Феликс Разумовский - Вавилонская башня

«Кабы не выплыть в каком-нибудь будущем, – на полном серьёзе забеспокоился Кудеяр. – Или, блин, в прошлом…»

При этом он всё косился на Глеба. У Бурова вид был сосредоточенный, но не тревожный. Будь здесь какая-то опасность, он бы её точно почувствовал. Иван в боевого товарища и его новые таланты верил непоколебимо.

Почему-то он даже не удивился, когда оказалось, что возле развалин царил тот же климат, что и в Гатчине: первый снег по колено, норовящий липким шматом свалиться с крыши на голову. Глеб и Женя, точно мальчишки, немедленно принялись лепить снежки и соревноваться в дальности броска. Глеб имел подавляющее преимущество в габаритах и рычагах, Гринберг брал отточенной техникой.

Иван же не торопясь зашагал вдоль стены, ограждавшей сгоревшую башню…

Заокеанский промышленный потенциал развернулся здесь во всей красе. Вокруг российской ограды – непрезентабельной, из серых бетонных плит, давно покрытых сомнительными рисунками, – американцы с хорошим отступом воздвигли свою, из высокопрочной сетки, а-ля федеральная тюрьма особо строгого режима. Намотали блестящую, с лезвиями, колючую проволоку, пустили по верху ток, завели дальнобойные прожектора… Мышь не проскользнёт, муха не пролетит… разве что белая. Рядом с проволочной стеной сиротски притулилось заведение туалетчика Петухова. Один Бог в точности ведал, чего стоило майору Собакину уломать американскую сторону, чтобы не отчуждали сортир, не лишали последнего. Правду сказать, с этим делом оказалось всё же попроще, чем с решением о взрыве. И всё оттого, что не говнюки подобрались, как в заоблачных судьбоносных верхах, а хорошие люди, нужду ближнего понимающие. Помнится, участковый пришёл с челобитной к Скудину, и тот посодействовал, помог, попросил экс-отца Брауна. И «товарищ негр» кроткому увещеванию внял, даже не пришлось, как тогда летом, в Заполярье, морды бить братанам во Христе. Последней же каплей, завершившей процесс убеждения, было надругательство над Шекспиром: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о закрытом туалете…» Кончив хохотать, расстрига Браун пообещал лечь костьми. И слово своё сдержал.

Вот и красовалось простое русское заведение чуть не в метре от границ зоны, на которую, без преувеличения можно сказать, с тревогой и страхом взирал весь остальной мир. А что? По России немножко поездить – ещё и не такое увидишь.

…Скудин подошёл вплотную к проволочной препоне, тронул пальцами обжигающе холодный металл, вздохнул. Теперь даже розу было толком не положить… Он резко повернулся и вприщур посмотрел на Бурова и Гринберга.

– Пойдёте со мной? – И коротко мотнул головой в сторону закопчённой руины. – Туда?

Спросил больше для порядка. Знал, что пойдут. Куда угодно. Хоть на край света. Да не на такой, куда приезжает на комфортабельном джипе рекламный мужик, а туда, где действительно – край. И чёртовы зубы.

– Если ты туда, командир, то и мы пойдем, – без колебания ответил Глеб за себя и за Женю. – Одного мы тебя погибать не отпустим. За компанию ведь, сам знаешь, жид повесился… – При этом он с самым невинным видом смотрел мимо Гринберга. Тот отдарил его орлиным взглядом. – А вообще-то знай, командир, теперь оттуда возврата нет. Будет как у американцев.

Ясно, какие американцы имелись в виду. Те, от которых осталась лишь окровавленная верёвка.

Глеб сплюнул и задумчиво смерил взглядом пятнадцатиэтажный огарок.

– Понимаешь, командир, там что-то есть. Ну, вроде маленькой червоточины, а из неё… лезет… Как дрожжи… Что-то чудовищной мощи, ни на что не похожее… Его нельзя осмыслить, логически понять, можно только ощутить, да и то… Я его чувствую, но не более. Оно со мной никаких дел иметь не желает, а уж слушаться и подавно. Как стихия, но некоторым образом организованная… Я для него – микроб, бессмысленная амёба…

Гринберг прицелился снежком в американский дальнобойный прожектор. Попал – и шкодливо засунул руки в карманы, изображая полнейшее «как вы могли про меня такое подумать?».

– Значит, микроб? Инфузория туфелька? – Скудин передёрнул плечами и вдруг, не сдерживаясь, на выдохе, что было силы пнул заокеанский, вбетонированный в землю столб, к коему крепилась сетка. Такими ударами человек убивается наповал, да ещё патологоанатомы потом всерьёз разбираются, не грузовик ли с кирпичами на него налетел. Но здесь была стена, к тому же сделанная на совесть. Сетка загудела, ухнула, заходила ходуном – и всё. Наступила тишина.

– Ладно, пошли, – мрачно сказал Кудеяр. И пошагал к оплоту российской государственности, чьи окошечки светились у американской стены. – Поговорим. Вдруг что умное скажут.

В сортире было хорошо. Если вдуматься, в сортирах всегда бывает хорошо. Даже в самых неухоженных и непотребных. Потому что выходит оттуда человек с душевным облегчением, с весельем на сердце. Зря ли даже праздник установлен – международный день сортира, отмечаемый в конце ноября!

Похоже, в петуховском заведении именно к этому празднику и готовились. Если в первый визит Скудина здесь ещё витал едва уловимый запах дерьма, то теперь его не было вовсе. Слишком давно скромный туалет, расположенный в покинутом жителями районе, не использовался народными массами по своему прямому назначению. Теперь он являлся скорее жилищем, и было в нём, как и положено быть в правильном жилище, тепло и уютно. А пахло – чем бы вы думали? – томлеными с салом, луком и зеленью питательнейшими диетическими яйцами. Это сам туалетчик Петухов, священнодействуя, жарил яичницу-глазунью по-украински с ветчиной. Майор Собакин резал хлеб, доставал из бочек капусту и огурцы, расставлял бутылки, гремел посудой, гоношил самовар…

Впрочем, со второго взгляда Кудеяр понял, что справляли здесь скорее поминки. На столе красовалась третья стопочка с прозрачной жидкостью, покрытая ломтиком хлеба.

И поскольку блистал своим отсутствием третий сортирный абориген, сантехник Евтюхов, сама собой напрашивалась мысль, что эта рюмочка предназначалась именно ему, вернее, его отлетевшей душе.

«Ох, до чего же некстати…» – мысленно застонал Иван. Несмотря на очень внятное предупреждение Глеба, он всё никак не мог отказаться от мысли, что Василий Дормидонтович по-прежнему знал какую-нибудь лазейку в развалины. Мимо цепких щупалец дымки, мимо смертоносных ловушек, куда проваливаются живые люди и дорогостоящие кибернетические танкетки… По лестнице на седьмой этаж, где свисает с потолка жирными хлопьями сажа… Куда он столько раз взбегал в своих снах, до того реальных, что всё тело поутру физически ныло…

– Что случилось? – спросил он, забыв поздороваться.

Петухов, маленький и морщинистый, похожий в своём ярком «Адидасе» на стареющего спортивного тренера, виновато вздохнул, развёл руками и перекрестился. Не уберегли, дескать, душу ангельскую, аминь.