Алексей Штейн - Грудь в крестах

— Где эта сволочь?

— А? Кого?

— Того. Где эта засранка? Она ж с вами увязалась.

— Ну… Это…

— Боря, не зли меня, сука.

— Так это… Командир, ты только это, не серчай…

— Боря, бесишь.

— Ну, так мы же… ну, это… в общем…

…Мало того, что эта малолетняя дрянь, вопреки моему приказу, не осталась сидеть в блиндаже, и пошла со всеми в атаку. Так она еще ухитрилась словить пулю в плечо на зачистке траншей. По пути Боря все ее пытался хоть своей тушей прикрывать, но в первой траншее было поначалу довольно жарко, и ему уже не до того стало, тем более что он на отделении поставлен. В заварухе она и потерялась. Нашел он ее чуть позже, когда метался по позиции, проверяя все и налаживая оборону. Нашли ее на трупе молодого валашца, которого она остервенело тыкала валашским граненым эрзац-штыком, который я ей, после той памятной атаки таки раздобыл. Как она сама Борьке заявила — этот был уже третий, кого она сегодня добила, но он таки успел прострелить ей плечо.

Ну, сказать, что меня это все выбесило, так это примерно ничего и не сказать. Ругаясь сразу на всех мне известных языках, даже забыв про боль в ногах, добрался до закутка, где эта сволочь отсиживалась. Картина маслом, мать ее, покойницу, на том свете черти б драли. Сидит такая ляля, вся из себя — и скромная, и гордая, и немножко типа виноватая, левая рука на шикарной перевязи. А вокруг, понимаешь, боевые товарищи в восхищении, чай вон подают или еще чего. А она только глазками хлопает, и смущается. Ну еще бы — собрался и молодняк, и старички стоят, посмеиваются. Петруха сейчас лопнет от гордости и восхищения.

Очень снова захотелось пулемет. Или лучше огнемет. Ранцевый, как в кино про Окинаву. Как же вы все мне надоели! Наорал на всех сразу, пинком отправил вдоль траншеи чайник, матерясь на всех известных мне языках навис над Мари, объясняя ей, кто она есть, и как себя ведет. Тут еще драсьте — из-под повязки выползает у нее на плечо эта дрянь. Натурально, крыса. Похоже, та самая, с меткой белой краской на спине. А эта дура малолетняя этого разносчика инфекции еще гладит, и, улыбаясь, говорит мне, что это, мол, их питомец, они его выучили и назвали Орбелем, назло валашцам. А мол, когда она в блиндаже была, он к ней выполз, и она его с собой взять решила.

Окончательно меня эта девка выбесила. Схватил я эту мерзость мохнатую, да побыстрее, чтоб не куснула — башкой об доски обшивки траншеи, как воблу, треснул, да и в угол выкинул. Наорал на девчонку еще раз, велел в тыл убираться. Ну, та, конечно, в слезы, что аж мне ее жалко стало немного. Остальные стоят, глаза отводят, старички мои не особо одобрительно даже ворчат. Тут уж я и совсем рассвирепел, к пистолету потянулся, хрипло аж, в горле от злобы пересохло, просипел им по местам разойтись. Выкрикнул через взводных ко мне четверых легкораненых, нацарапал записку капитану, и приказал конвоировать к нам в тыл всю эту валашскую сволочь. Да еще и Мари отвести и передать нашим обозникам на руки. А самим после перевязки — обратно, да заодно жранья притащить, пока нам по трофеи бегать некогда.

Только успел их услать, как валашцы, по всему, похоже, фронту, полезли в контратаку. Тут на нашем участке до их траншеи всего-то метров сто — сто двадцать и будет, и кабы не дохлый заборчик из проволоки на рогатках, нам бы совсем жарко пришлось, а так отбили быстро, и почти без потерь. Пушки сильно помогли, ну и трофейные гранаты, колотушки, которых тут нашлось во множестве. Как раз как отбились, как тот, что слева от нас форт грохнул внутренним взрывом. И его, выходит, взорвали, наши ли, или опять валашцы, снова непонятно. Но главное, что теперь и этого укрепления можно не опасаться. Впереди маячит еще один, но что-то он помалкивает, то ли выжидают, то ли расковырян уже нашими пушкарями всерьез. Пока, вроде бы, все складывается довольно-таки удачно.

Постепенно начинаю входить в курс дел, снова бедные мои лапки, бегать, как обосранный олень, по всему участку, с соседними взводами координироваться, орать на всех, пресекать мародерку не ко времени, приказывать десятникам учесть все годные трофеи, заметить, где какие слабые и опасные участки, осмотреть блиндажи на годность…

В блиндажике же, который, выгнав хозяйничавших там солдат, решил оставить под себя, и наткнулся на сюрприз. Собственно, это даже и не блиндажик, а натуральный бункер, каменный, с бетонным потолком сильно заглубленный кубик три на три метра, с печью, столом и полатями. Весьма уютный, и даже побеленный изнутри. Сразу захотелось затопить печь, благо рядом стояли ведра с углем — ишь ты, даже так, не дрова. Сунулся в печь — и на тебе. Забита обгоревшей бумагой. Кто-то, явно торопясь, сунул сюда свернутую в рулон кипу бумаг, поджег, и был таков. Вот только — торопился слишком. Не занялась бумага — то ли сыровата, то ли слишком плотно забил в небольшую топку. Тэээкс. Что у нас тут? Какие-то ведомости, потом что-то артиллерийское, какие-то расчеты и таблицы, что-то про влажность, в другой — учет износа и ведомость по количеству выстрелов… Мудрено слишком, не моего ума дело. А вот и карты кусок — вот это уже лучше. С отметками карта. Это отлично. Это пять. За это нас покормят, нам будет «сделать хорошо». На столе вон — в углу письменный прибор… ага, даже с чернилами, и пачка чистой бумаги — что солдатня не успела на курево тиснуть. Кстати… Заорал наверх, чтоб быстро пригнали всех, кто тут был. А сам — к столу, за рапорт. Изложил о том, как героически, лично, нашел в отбитом вверенным мне взводом укреплении (жаль, не написать «в бою», но и так жирненько) совершенно секретные, и очень-очень важные докУменты. Которые противник пытался уничтожить, и частично сжег, но я, снова же, лично, сие предотвратил (а понимайте, как хотите — то ли из огня достал, то ли просто печку не растопил не глядя — зачем вам там подробности?). Чуть поморщил внешнюю часть головы, и донес до командования гениальную мысль, что на участке обороны, занимаемом моим взводом, имеется разрушенное вражеское орудие большой мощности, и вероятно — документы, явно артиллерийской направленности, имеют к нему отношение. Ну и напоследок. Отдельным пунктом. «Так же, среди бумаг, обнаружена карта местности, со множеством пометок и обозначений, которую полагаю весьма важной». Временный командир взвода, сержант Йохан. Вот так-то. Пора потихоньку карьеру делать, война не вечна, а если выживу — зачтется.

Явились солдатики, перепуганные, набились, дышат шумно. Велел по-одном подхОдить, и на стол выклАдать, все, чаво в энтом блиндажу потырить успели. Рявкнул, что дело секретное, и кто утаит — сам себе хуже сделает, так, что сами и пожалеют, да поздно будет. Прониклись, взбледнув с лица даже в неярком свете фонарей. Утаивать не стали, особенно когда первому я, поворошив кучу вещичек на столе, велел все собирать обратно и проваливать. Улов был невелик — шикарный секундомер в бронзовом корпусе, в чехольчике к которому в кармане нашлись и какие-то таблицы, да револьверчик маленький, с именной табличкой. Остальное — жранье, шмотки, выпивка и табак — никакого интереса не представляло. Предупредил только, у кого выпивку нашел, что если нажрутся — расстреляю, те понятливо закивали, пообещав только на промывку ран тратить. Я поверил, я же вчера только родился. За секундомер, порывшись в кармане, выдал солдатику серебряный полтинник — хронометр стоит поболее, но мог бы и вообще конфисковать за так. За револьвер ничего не дал — нехрен мне тут оружие в трофеи тягать, без разрешения командира. Выгнал всех, старательно запаковал все, и тут же, выйдя, отправил аж под охраной троих солдат Гэрту. Приказав доставить любой ценой, очень быстро, и донести до капитана, что это не очередная ерунда о расходе боеприпасов и личного состава, а секретные сведения особой важности. После того, как они убежали, еще раз отправился на позицию той взорванной пушки, осмотрелся, благо уже рассвело, и велел выставить часового, с приказом ничего не трогать, никого не пускать. Мало ли чего.