Алексей Штейн - Грудь в крестах

Роту пополнили, причем из той же маршевой, с которой мы и прибыли. Нам Виске выделил троих дюжих мужиков, не пионерского возраста, в кое-как сидящей форме и абсолютно скотской покорностью судьбе. Я тут же окрестил их киборгами, ибо тупы и исполнительны, как биороботы. Название они, естественно, приняли покорно, и неукоснительно откликались. Редкостные дураки попались. Что ни скажешь — все в точности сделают. Что не скажешь — то и не сделают. После получаса объяснений как им дальше жить, я чуть не расстрелял всех троих, вызвал Колю, Борю и Бруно и приказал, чтоб к вечеру эти трое могли и в караул встать и в атаку идти. А меня не волнует! Если бы я знал «как» — я бы сам сделал! А если вы, абизяны, не сделаете, то я всех троих этих отправлю нашу телегу стеречь в обозе. А в атаки за них ходить, и в караулах за них стоять — вы трое будете. Вечно, бля! Урррроды…

Вывели, сволочи. Хорошо хоть Мари есть, пошел в блиндаж, выгнал, с изяществом карьерного экскаватора соблазнявшего девчонку Петруху ставить самовар, и завалился на нары. Мари тут же подсела рядом, начала что-то рассказывать, и я, приобняв девочку и, прижав ее чуть к себе, постепенно успокоился. Подумаешь, киборги… отправлю их побыстрее в атаку, впереди — авось пристрелят побыстрее, всего-то делов… Пришел Петруха, притащил самовар, Мари начала собирать на стол. Так уж обернулось, что Мари я взял с собой на передовую, так все же спокойнее за нее, да и она просилась, что, поди, и не уговорить бы было остаться в обозе. Телегу я сдал обозникам, за корм. Выделяют там лошадям, по довольствию, ну а они мутят уж сами дальше чего-то. Припасы мы все перетащили.

Блиндаж глубокий, большой, и мы делим его с вторым отделением. Он валашской еще постройки — метров семь-восемь под землю, спуск, с поворотом и сквозником, есть и второй выход-шахта, вентиляция с гранатоулавливателем, печка и дренаж. И пока тут тепло и сухо, но я не обольщаюсь. Блиндаж старый, сильно довоенной постройки. И на досках у пола видны следы подтопления и сухая плесень — причем подтапливало сантиметров на двадцать, похоже. И сыростью, сырой землей, влажностью такой, уже начинает подтягивать, даже и при топящейся печке. А что поделать, дожди все сильнее льют, все более затяжные, осень вступает в права. Блицкриг сорвался, до намеченных линий А-А наши так и не вышли, похоже, а планом Шлиффена растапливают печки.

Грохнуло еле слышно — чего не отнять у этого блиндажа — так это звукоизоляции. Но все же тряхнуло, с потолка полетело какими-то соринками, пришлось накрыть ладонью кружку. Еще раз. Потом пошло гуще — наши начали обрабатывать позиции врага тяжелыми орудиями. Валащцы вскоре отвечают — и вот тут уже посыпалось сверху по-настоящему, всякая дрянь летит. Выматерился, и забрался с кружкой на топчан — верхняя койка прикроет от мусора. Суки, неймется им, сержанту-орденоносцу уже чая не попить спокойно. Опять со мной артподготовку не согласовали. Надо с этим что-то делать. Например, вот что — отправить Вилли с Колей в обоз, чтобы своровали там где-то плащ-палаток и гвоздей. А потом заставлю киборгов обить мне потолок над столом и моим уголком, чтоб всякая дрянь командиру в чай не падала. Заодно, может быть, эти два прохвоста что-то еще полезное в обозе сопрут, пригодится. Очередной валашский чемодан хряпнул совсем уж чувствительно — стенка толкнулась, и я таки расплескал чай. Чтобы снова не захотеть кого-то расстрелять, посадил я к себе на колено Мари, и начал рассказывать ей историю, про дурочку-нимфоманку Элли, которую однажды унесло вихрем, к растакой-то матери, в волшебную страну, и там она, вместо того чтоб оформить статус беженца, и получить прописку и пособие, как упоротая рвалась в свой засраный Канзас, словно ей там говном намазано. Так что, не так все еще у нас в жизни и плохо, бывают диагнозы и похуже.

В этот день валашцы словно взбеленились — с утра мы отбили уже четыре атаки, причем последняя была настолько яростная, что мы едва не потеряли первую траншею. Артиллеристы то ли израсходовали запас на батареях, и пополняли его спешно, то ли перегрели стволы орудий — но шрапнельного зонтика не было, а гранаты и мины оказались не столь эффективны, и валашцы преодолели нейтралку и кое-где вступили в ближний бой. Собственно, именно на участке соседней правофланговой роты враг сумел подойти на гранатный бой, и ворваться, перебив в ноль целый взвод, в траншею. Остатки роты стали пытаться как-то организовать оборону, наш первый взвод тоже включился в процесс — а нам пришлось вылезать из траншей и идти в штыки, отгонять охамевших валашцев. Отвратительно просто. Плохой день, с утра еще и голова болела, и вода появилась в щелях пола в блиндаже. А потом даже доесть завтрак не успел, так поди, на столе и стоит — началось. Даже пожрать некогда было.

И еще мы сегодня потеряли Бруно. В грудь навылет. Жив, но неизвестно. Утащили в санбат. Мари и утащила. С поля его на себе вытащила, я даже ругать ее не смог. Все мы, как кончилась драка и пошла шрапнель — убежали. А она осталась. И вытащила. По пути, сама рассказала, добила из револьвера в голову троих раненных валашцев, причем одного сержанта или ефрейтора. Героическая девчонка, хоть и отморозь полная. Попросила дать ей штык, а то патроны перезаряжать на ее револьвере долго, а штыком тоже добить раненого можно. Обещал подумать. Наверное, дам. Валашский, у них какие-то эрзацы появились — вроде французской иголки. Надо будет у соседей набрать, наверняка в траншее остались. Заодно присмотреться.

Сегодня именно таким штыком меня едва не прикололи к земле. Противно вспоминать даже, аж передернулся…

… Выскакиваем мы наверх — и вперед. Киборгов я, конечно, вперед гоню — и те, все с той же своей воловьей покорностью идут. Прямо на довольно густую цепь серых валашских мундиров. Стараясь не высовываться, пристраиваюсь за одним увальнем — бежит, как слон за моськой — не разбирая дороги. Парень, ты так долго не проживешь… И точно — сначала плескает черно-красным из его плеча, вжикает у меня над ухом, слонопотам сразу подтормаживает, словно в недоумении, и почти тут же из спины его высовывается отвратительное жало валашского штыка, и снова брызжет юшкой. Твою ж кобылу… Стреляю прямо в спину киборгу — из-за него мне не видно врага — значит, попаду, а этот все одно не жилец. И точно, как выскакиваю из-за валящегося слонопотама — там уж судорожно хватает воздух выпученными глазами валащец. Щуплый белобрысый паренек, на груди расплывается пятно, а винтовку так и не отпустил. Н-на, сучонок, снизу на проходе прикладом под челюсть! И сверху в висок — хотя, кажется, и первого раза уже насовсем хватало, шейка-то тоненькая, совсем еще пацан. Был. Затвор, и тут же, едва отскочив от вылетевшего сбоку штыка — выстрел — в грудину, и кто-то из наших его докалывает. Затвор, справа двое — один заколол кого-то из наших, второй перезаряжает винтовку. Падаю на колено, выстрел, затвор, выстрел, затвор, выстрел! Все же свалил обоих, хотя раз и промазал. Или попал, но неконкретно, а так уж наверняка, завалились оба. Затвор на задержке, лезу за обоймой… М-мать! Едва отшатнулся, мимо морды пролетает тот самый эрзац-штык, как ни странно, за доли секунды вижу его и запоминаю в деталях — проплывает мимо меня, словно эсминец какой — узкий, длинный, препаршивейшего качества, каждую царапину видно… А я еще, в добавок, на колене так и стою, как стрелял, и сдуру-то, пытаюсь встать, хотя штыка у меня на карабине все одно нет, зачем, спрашивается? Ну и получаю прикладом в репу. Хорошо хоть вскользь, и толчком — этот дурачок, что меня колоть удумал, в выпад сел — и ударить-то меня прикладом он мог, только если руку выпрямив, несерьезно. Но мне хватает, на подъеме-то — так я и полетел спиной, грохнулся — хорошо, не на чей-нибудь штык, а наоборот, на мягкое кого-то. Ну и от падения, и от удара, конечно, тоже, все вокруг немного встряхивается, и секунду-то я теряю. А этот поц, радостно осклабившись, шаг ко мне! И заточку свою опять в меня ладит, в гербарий меня, значить, засушить видно желает. Сволочь, одно слово. А я обойму-то уж нащупал, вытащил, и так и валяясь перед ним, словно гимназистка перед юнкером, в карабин-то патроны заталкиваю. Но, как оно и должно быть, от вибрации очка — руки трясутся, и нихрена оно ж толком не лезет как надо. Не-у-спе-ва-ю-я. Не успеваю. Секунду, но не успеваю. И упал-то так, промеж чьих-то тушек, что и перекатиться никак — доколет в спину, и все. Обойму выкидываю, и успеваю подумать — затвор закрою, когда он мне уже в пузо воткнет. Или в грудь. Если в сердце или позвоночник — не успею. А если еще куда — стрельну. Очень жалко себя становится, конечно. Не хочу штыком в пузо. Неприятно как-то.