Алексей Штейн - Что такое повезло, и как с этим бороться

Однако, накаркал. Видючи, что я отдыхаю, а может — просто от скуки, подсаживается ко мне рябой детина в мастеровом, со здоровенной кружкой какого-то ерша — видел я, пока жрал, как он себе туда сливал невырабатываемые остатки из всех цистерн. Морда мало что рябая, как топором рублена, руки что грейферные ковши… Надеюсь, драться не полезет, а то тяжко будет…

— Звиняюсссс… Ты… Хм… Вы… Вашбродь… звиняюсссс… эта… стало быть — в этую, звиняюс, войну с бароном воевали? — довольно пьяненько, но стараясь выглядеть прилично, говорит он, и жест такой кружкой — мол — хлебнешь? Показываю мол — не буду, да отвечаю

— Именно так, уважаемый, в эту. В начале.

— А, звиняюс, награды-то за что? — слышу, притихли все в зале. Как же, конечно — 'Тише, господа — это интересно!'

— Да ерунда… братец. Самую малость. Вот медаль — за рейд в Валаш, а штурмовой знак — за штурм перевалов. Укрепления брали, всего-то делов.

— А… хм… — детина смутился, а в кабаке и вовсе тихо — Виноват, вашбродь… Звиняюс… а нашивка

— Да там же, на перевалах. Каземат из огнемета сжег, на полминуты дела-то.

— Аааа… — аж глаза выпучил рябой, а в зале гул прошел, зашуршали, перешептываясь — А Вы, стало быть, служили у барона в…

— А ты с какой целью, уважаемый, интересуешься, позволь узнать — перебиваю его. Нет мне никакого интереса рассказывать где, как и почему я у барона служил, и чем это кончилось. Думал, обидится, в драку полезет, однако он лишь кивнул, снова извинился, и бочком к себе за стол полез, а остальной народ зашумел, и вроде как одобрительно. Неча, мол, с глупыми вопросами приставать! Наливай давай! Но — при следующем тосту мне косматый дряхлей кружкой махнул приветственно…

Пришлось заказать еще водки, уже большую стопку. И мяса. Подали свиные ребрышки. Очень недурно. Помню, армянин знакомый уверял, что шашлык по-карски именно так делать надо — из ребер, мол, там мясо правильнее всего, где к кости крепится. Не знаю, я люблю пожирнее и без костей, но тут оценил. Очень даже хорошо пошло. Заодно уже повнимательнее послушаю, о чем базарят.

— А во-тка таперя барон-то, звиняюс, у сабе в Свирре все как надобно устроит! Он там теперь ух как! Ранее-то все у него ничего а сейчас ого! Тама ён наведет, ууу! — агитирует рябой мастеровой.

— Так-то да — задумчиво соглашается косматый пожилой дядя в морских татуировках и шкиперском прикиде — поди, рыбак с Примора — Так-то конечно да. Но вообще-то не совсем.

— Че… чегой-то…ик… Не совсем? А? — мотает головой мастеровой

— Да господин барон, да продлятся его дни и слава, воевать-то конечно мастер. Однако вот — княжить, оно не войну вести…

— Да ты, Прол, чего? Барон, звиняюс, ён — обще! Ён — во! А ты — што? О! А там, в Свирре этом, представляете, братцы, какая жисть станет! Никаких беспорядков, все хорошо, и…

— А чего ж ты, рябая твоя рожа, туда не едешь-то? — ехидно спрашивает его кто-то, спиной ко мне сидящий. И попадает метко — рябой тушуется, сникая

— Ну… этого… Звиняюс, но мне того… Я ж тут уже у мастера… Да и это, двор-то… Ну, я бы… — но тут он машет рукой, и опрокинув в жерло кружку, крякнув, снова начинает митинговать — Да ён тама, братцы, налоги-то поди вовсе отменит! И пошлины все, и сборы, и…

— А говорят, в Свирре теперь налоги едва не втрое от прежних — негромко бросает косматый моряк.

— Так. Понял. — совершенно трезво произносит рябой — Ну-ка. Пойдем, выйдем.

— Ты, никак совсем напился, Воробышек, берега не видишь — насмешливо отвечает шкипер — Али забыл чего?

— Давай-давай. Пошли. Ща бока тебе поднамну, будешь знать — вылезает уже деловито из-за стола рябой.

И они выходят — я уж поднапрягся, готовясь лезть под стол — такое в моем понимании нередко заканчивается дракой напополам и вдребезги за други своя, а мне в чужом веселье участвовать вовсе не резон — это они за своих друзей и родственников махать станут, и хорошо, если только кулаками. Но — обходится. Никто не дергается и не вопит 'Наших бьют!' или 'Ты кого сукой назвал?!'. Посмеиваются только, да подливают в кружки и стаканы. Думаю, отсюда родня большинство присутствующих жидким грузом заберет таким расчетом. Вскоре вышедшие следом пара гостей да громила охранник приносят с улицы побитого рябого, а чуть прихрамывающий космач с разбитой губой и довольной рожей выпивает залпом стакан вина, расплачивается и уходит, со всем церемонно попрощавшись. Да-с — культура!

Однако, надобно и мне закругляться — благо и деньги почти все кончились. Остался полгривенный резерва. Ну, мало ли, не рассчитаю нагрузки — хоть до дома на таксо хватит. Потребовал чаю с пирожками, разрумянившаяся от жары и беготни девка принесла, едва успел остановить руку — хотел по привычке ее по жопе напутствовать — да передумал. Всеж, кабак из чистых, тут так не принято. По крайней мере пока — как-нибудь под утро — может быть, а сейчас еще все слишком благочинно. А задница у нее… Мысли всякие закрутились, вспомнил свою… хм, домохозяйку, ага. Из-заура хренова, вот доберусь до дому — устрою тебе немецкий кинематограф…

…Плохо, что не курю. Курил бы — так был бы повод выйти. Хотя там и так все курили, но все же. Тактической ошибкой было пить сидя. Не рассчитал я как-то этилового эквивалента мощности местной водовки. Или на вчерашнее. С позавчерашним вместе. В общем, как встал, так и дало в башку. Не то что повело, я даже прямо и зычно попрощался со всеми вежливо, наплел еще что-то мол — коли понадоблюсь — я всегда здесь, в доме покойного Торуса проживаю — и покинул здание на прямых ногах четким строевым шагом дэцэпэшника.

…А дальше было море. Раскинулось море широко. Наверное, и глубоко. И вонюче рыбой и водорослями. И сыростью. Пришел я в себя на здоровенном длиннющем волноломе на Приморе — хожу я по вовсе и не широкому, шага в полтора, навершию волнолома. Тут, конечно, рыбаками тропинка протоптана, но все же не очень ясно, почему я еще здесь а не там — в море.

И мало того, что хожу, строевым шагом, конечно же, отбивая на всю подошву — так еще и песни распеваю. Про то, как нажмут водители стартеры, и по лесам, по сопкам, по воде… Разя, разумеется огнем, сверкая блеском стали…

Очнулся я, осознал, ужаснулся — и продолжил петь, допев все до конца — и про Суоми-красавицу, и про героев былых времен… На выходе с волнолома на сушу меня терпеливо дожидались двое несчастных пролетариев, явно сильно страдающих от мировой буржуазии и вынужденных жить нетрудовыми расходами. Они. Надо полагать, услышали мое… гм… пение, и пришли, намереваясь оказать мне посильную помощь, но, будучи людьми глубоко интеллигентными и с тонкой душевной организацией — не решились прервать мои вокально-строевые экзерциции.

Вот только, узрев меня, пролетарии, оказавшиеся щуплыми едва не подростками, заметно погрустнели. Отчего-то их не обрадовали баивые ордена вовсе. Я еще заканчивал приветственную речь, как я рад встретить работников пера и кисти…кистиня… — как их уже и след простыл. Ладно, ничего, мы подождем…