Роберт Маккаммон - Граница [litres]

– Эта гроза естественного происхождения? Или их рук дело?

– Естественного, – ответил Этан. – Просто их боевые действия нарушили прежний баланс атмосферных процессов. И интенсивность всех бурь и гроз теперь во много раз возросла.

«Интенсивность… возросла, – подумал Джефферсон. – Дети так не говорят. Так выражается тот… то засевшее в нем чуждое существо. Откуда оно знает наш язык? Наверное, просто читает мысли мальчишки, – решил он. – Чуждое существо, прилетевшее к нам без всякого звездолета, вошло в тело мертвого… Звучит фантастически. Впрочем, не более фантастически, чем… Она. Или Муравьиная ферма. Или Микроскопические луга».

Про Берта Рэткоффа он старался думать как можно меньше. А тут вдруг вспомнил, как тот однажды сказал: «Мне кажется, что меня выпотрошили и напихали внутрь чего-то другого».

«Бедный, тупой придурок», – подумал Джефферсон. Рэткофф, скорее всего, и сам не знал, что с ним сделали, а сейчас для него этот кошмар позади, так что… да, у него теперь все хорошо.

Джефферсон поскреб бороду. Руки его были свободны. Несколько часов назад между ним и Дейвом произошел разговор.

– Послушай, мне надо пописать. Хочешь, чтобы я надул прямо здесь, или на минутку остановишь автобус?

– Неплохая мысль, – откликнулась Ханна. – Мне тоже надо сходить. Почему не остановиться, пока есть возможность, да и остальные, думаю, тоже не прочь размяться.

И Джефферсон сказал Дейву:

– Может, снимешь наручники? Или подержишь мне сам?

Один за другим они подходили к обрыву и видели лежащие среди сгоревших деревьев внизу обломки разбившегося реактивного истребителя Военно-воздушных сил Соединенных Штатов.

От очередной вспышки молнии Джефферсон вздрогнул – она ударила совсем близко. Погода здесь, высоко в горах, совсем взбесилась. Он старался поменьше думать и про Регину, и про людей на Муравьиной ферме. Им он уже ничем не мог помочь. Наверное, они все погибли, тела их вышвырнули в космическое пространство или просто бросили там, где они встретили смерть. Интересно, что лучше? Ему очень хотелось бы получить хоть маленькую возможность помириться с Региной, растолковать ей все, чтобы она поняла: ведь он человек непростой, одаренный талантами, от таких людей бессмысленно ждать, чтобы они жили как все люди, эти глупые бараны, быдло. Нет, он не такой, как все, он должен иметь свое тепленькое место под солнцем, должен брать от жизни все, что ему нужно, такой уж он уродился, и этого не изменить. Но увы… слишком поздно. Может быть, тот самый день, когда она чуть не выстрелила ему в затылок, для объяснений был самым подходящим, думал он. И он не сидел бы сейчас в этом автобусе, слушая рев нарастающей бури, страдая от проклятого зуда в заросших бородой щеках, вместе с этим непонятным мальчишкой, который ведет их бог знает куда. Он надеялся, что Регина умерла быстро. Прекрасная была женщина, просто не понимала, что дарами, которыми он обладал, надо пользоваться. Он надеялся, что, когда ее выбросили в безвоздушное пространство, она умерла мгновенно, ведь он по-своему любил ее. Способен ли он прослезиться при мысли о ее кончине? Этого он не знал, да и думать о ней долго не собирался; в конце концов, если она мертва, то, как и Берт Рэткофф, сейчас пребывает в лучшем мире, а вот он все еще здесь и в полном дерьме.

Здесь, ребята, радуги не увидеть даже после проливного дождя. Что ж, едем дальше… да, здесь смотреть не на что.

Сидя сзади, в нескольких сиденьях от Джефферсона Джерико, Этан чувствовал, что с ним происходит что-то странное. Словно он начинает смотреть на себя и свою жизнь со стороны. Он заметил, что у него меняется речь, он больше не говорит и не думает так, как говорит и думает обыкновенный земной мальчишка. Может быть, на самом деле это случилось раньше, еще когда все только началось. Впрочем, сейчас это кажется очень странным, ведь он понимает, что в нем происходят поистине грандиозные перемены. И ничего с этим поделать нельзя, и это только к лучшему, но… грандиозные перемены для него, для мальчика, называющего себя Этаном Гейнсом, означают смерть, и, когда это существо в нем – этот миротворец – совершит все, что он должен совершить, с Этаном Гейнсом будет покончено. Не обращая внимания на яркие вспышки молний и оглушительный треск грома за окном автобуса, Этан постарался вспомнить подробности того дня в школе, 3 апреля, когда утром в небе послышались сильные удары, объявившие о появлении горгонцев, – как раз в эту минуту он ждал своей очереди выходить с анатомической куклой к доске и выступать с докладом перед всем классом. Подробности случившегося он всегда помнил довольно плохо, а теперь и вообще они утонули в тумане беспамятства и стали фактически недосягаемыми. Он изо всех сил пытался цепляться за воспоминания об утре того дня, о своей темноволосой матери, накануне вечером заглянувшей к нему в комнату, но они ускользали. А отец… помнил ли он отца вообще? Похоже, отец ушел от них задолго до этих событий. Мальчик совсем не помнил ни ссор, ни криков, ни ругани, которые всегда предшествуют тому, что взрослые называют разводом. Осталось только чувство, что отец ушел от них много лет назад, а его мать так и не нашла себе нового мужа. Она решила посвятить свою жизнь сыну и, несмотря ни на какие трудности, старалась, чтобы он был счастлив. И разве можно требовать от нее чего-то большего?

По мере того как крепло чуждое существо в нем, а его собственная личность – личность простого земного мальчика – продолжала исчезать, Этан вдруг поймал себя на том, что пытается сопротивляться этому процессу, понимая однако, что это равносильно тому, чтобы после тяжкого трудового дня продолжать бодрствовать и бороться с желанием поскорее уснуть. Рано или поздно все равно придется уступить, природа возьмет свое, и не важно, насколько упорно он станет сопротивляться сну. Это сопротивление не только бесполезно, но и вредно. Миротворец должен исполнить свою работу. Это тело для него – лишь орудие. Миротворец воскресил его из мертвых, он же поддерживает в нем жизнь, но мальчик, называющий себя Этаном Гейнсом, в огромном космосе – лишь крохотная песчинка. Он лишь средство к достижению цели – Этан понимает это и принимает правила игры. Не без некоторой грусти, конечно, ведь он еще как-никак человек, ему будет грустно расставаться с жизнью, и не важно, какой она у него была.

Присутствие в его организме чужеродной сущности имело и свои странные, но положительные стороны. Он не только обрел способность внутренним взором следить за сайферским разведчиком и ощущать на себе тепло его глаза или знать, далеко или близко находятся горгонские или сайферские войска и боевые корабли, но и мог чувствовать присутствие затаившихся, сбившихся в кучу людей в маленьких городках, мимо которых они проезжали, или укрывшихся в горах вдоль дорог, расположенных подальше от трассы I-70. Видя крыши домов или колокольни церквушек, он мог в считаные секунды определить, прячутся ли там люди. Это всегда происходило в центре поселения, где выживать можно только вместе, а изоляция означала неминуемую смерть. Его миротворец с большим уважением относился к этим людям, сумевшим продержаться гораздо дольше, чем можно было бы ожидать в таких неимоверно тяжелых условиях. Миротворец не прочь был остановиться и сделать так, чтобы у этих измученных и оборванных людей было вдоволь пищи и воды, но сейчас перед ним стояла более важная задача. Этан понимал, что сейчас все решает время… им надо как можно скорей добраться до Белой Обители, хотя, возможно, даже сам миротворец до конца не знает почему.