Клим Жуков - Дед [litres]

Бронебойно-зажигательная БЧ проломила стенку и разорвалась в топливном баке. Керосин загорелся, но не слишком охотно, пока, наконец, взрывная волна в жидкой среде не разбила бак с окислителем.

Адская смесь кислорода и керосина в секунду разорвала «Юпитер».

Взрыв потряс вселенную. По крайней мере, субъективный микрокосм всех свидетелей катастрофы. Волны тысячеградусного огня, брызги топлива, горящий воздух, обломки, обломки и грохот, страшнее канонады в тысячу стволов, от которого подпрыгнули старые горы вокруг.

И был второй вал алого, багрового и пронзительно-серебряного пламени, когда над пусковой взорвалась следующая ракета.

Жаркий ветер, как дыхание преисподней, опалил лица спецназовцев, которые смотрели и не могли оторваться от дела рук своих. Трудно поверить, что всего одно нажатие кнопки может породить подобный фейерверк.

Но в осеннем небе таял след третьей ракеты, которая поднялась туда, где не властно ударное могущество безоткатной установки Б-10. Скромного по всем статьям орудия.

Ильичёв приказал заминировать позиции и уходить.

Задание выполнено на две трети. Оставалось… уйти от неминуемого преследования, добраться до точки сбора и прорываться к границе.

Старлей понятия не имел, как ему повезло. Ему досталась хорошо разведанная пусковая в относительно удобной местности. Он быстро вычислил её точные координаты. Группа без проблем высадилась и нашла закладку с оружием. Первыми же залпами накрыла две цели из трёх и сумела уйти под прикрытием чудовищного пожара на стартовых столах.

Так повезло далеко не всем.

Из сорока двух групп специального назначения, задействованных против Турции в первые часы войны, на точки сбора смогли выбраться лишь девятнадцать, почти все поредевшие едва не вдвое.

Это была увертюра к их анабазису.

Границы достигли не более пяти процентов личного состава.

Среди них был счастливчик Ильичёв. Он видел гибель всего отряда капитана Гриневицкого. Сам капитан умер у него на руках, умоляя о пуле или ноже. Это случилось на своей территории, возле Геленджика, после того как ошмётки роты прошли тысячу девятьсот километров. То на своих двоих, то на захваченной технике, то вплавь, то ползком. Семь месяцев в аду, без связи, без надежды.

Геленджик был сожжён дотла ударами крылатых ракет. Там шестнадцать спецназовцев напоролись на отступавшую часть американской морской пехоты, которой тоже досталось. Но их было человек сто.

Из боя сумели выйти только Гриневицкий и Ильичёв, который тащил раненого командира на закорках пять километров.

– Эй, Дед, завязывай, – просипел, наконец, капитан. – Не могу больше, я… всё.

– Не дури, – отрезал Паша.

– Я всё равно сейчас сдохну, так хоть не мучай! Больно!

Ильичёв опустил товарища на горячие июньские камни, положив рядом автоматы – свой и его.

Оба более ничем не напоминали бравых вояк, которыми вступили в войну. Гриневицкий с бородой, свалянной в кровавый войлок. Паша с жидкой порослью вокруг лысины. Одетые в трофейное американское рваньё. Лишь автоматы сохранились родные – калашниковы, благо патронов к ним можно добыть без труда.

Одного взгляда хватило, чтобы понять, что командир опять прав. Он умирал. Пуля в голени, рассечённое осколком плечо, дыра в груди, дыра в животе.

– Ног не чую. Даже голень не болит.

– Потерпи, брат.

– На х… твоё «потерпи», всё мне, всё. Давай… ты знаешь, что делать.

Ильичёв знал. Подобрав автомат, он прицелился в голову капитана.

– Дед, иди… в расположение… понял? Будь там… склад экспериментальный, надо сберечь. Склад – важно! Это склад ТАФР, понимаешь? Будь при нём… что бы ни случилось… До дальнейших распоряжений… только дойди… слово?

– Слово, – пообещал Паша и выстрелил.

В расположение Ильичёв вернулся ещё через три месяца.

Городок Энергия был пуст, хоть и относительно цел. Несколько дырок от бомб не в счёт – старлей по пути видал такое, что родная часть казалась образцом сохранности. Но всё хорошее на этом кончилось.

Началось «всё плохое».

Связи не было.

Вообще. Никакой. Кабели обрубило напрочь, молчала и рация.

Нормальный военный человек на уровне инстинкта рвался доложить начальству об исполнении задания и собственном прибытии по месту службы, но связь… подвела. И ведь не уйдёшь! Боевой пост как-никак!

Три года старший лейтенант прожил форменным Робинзоном среди лесного океана, без единого человеческого лица, без единого голоса или точки-тире в эфире. Никто не шёл его сменять, не было приказов, ничего. Точнее, один приказ был – последнее распоряжение капитана Гриневицкого.

Трудно объяснить, как он не рехнулся за это время.

А может, и рехнулся.

По крайней мере, когда из леса появился первый монстр, которыми будет наполнена вся последующая карьера Ильичёва, он воспринял его без истерик. Ну монстр, и что теперь? От пулемётной очереди или гранаты, как выяснилось, чудовища загибались ровно так же, как любое другое существо на земле.

Ещё через год он встретил первых людей, которые оказались, натурально, беглыми зэками.

Так он и жил, точнее, существовал в пустоте, подвешенный между долгом, сошедшей с ума природой и разнообразным ненадёжным человеческим элементом.

Через девять лет, будучи к тому времени настоящим аборигеном Пустоши, в которую обратилось Подмосковье, он первый раз решился бросить склад и дойти до Москвы. Москвы он не нашёл – лишь далёкие руины и контрольно-пропускной пункт, ведший под землю. Так старлей Ильичёв нашёл Победоград.

Надо бы доложить о собственном существовании!

Но Ильичёв не торопился. Во-первых, его сознание здорово сдвинулось за годы одиночества. Во-вторых, он помнил и о секретности, и о субординации – кому докладывать? Его дивизия была полностью уничтожена, вместе со всеми архивами, старшим офицерским составом и так далее. А кому попало о таком не доложишь.

Извините, мол, у меня тут совсекретный склад под задницей – разберитесь, пожалуйста!

Словом, не доложил. Зато обнаружил… собственную дочь! Далеко не сразу и вообще – случайно, много лет спустя. Оказывается, его последний постельный этюд с невестой Марусей оказался небесплодным. Так и текла жизнь старшего лейтенанта, а собственное имя с годами сменилось тактическим позывным – Дед.

Когда дед Паша и Анатолий ушли охотиться, Варвара взялась за нормальное женское дело.

Мужчинам – охота, женщинам – очаг.

Она подмела пол и протёрла утварь, очередной раз убедившись, что если Бог есть, то сильнее всего он любит дураков и пыль. Пыль даже больше, или зачем её так много на белом свете? Вроде бы бункер. Вокруг бетонные стены, пусть и зашитые в дерево. Откуда ей взяться, проклятой? А вот полюбуйтесь.