Андрей Валентинов - Нестор [litres]

Представлялись при свете фонарика. И Макс, и Мориц, конечно же, клички в честь книжных героев, детишек-шкодников. Парни молодые, крепкие, Мориц, что повыше, даже улыбался.

Вначале Белов решил, что в пути потерял как минимум одного. У автобуса было их шестеро, под землей остались впятером. Еще проводник, но тогда, на улице, Александр его как раз искал. Может, смотрел, но не видел?

Так и не разобрался, рукой махнул. Где теперь его, потерянного, искать?

Австрийцы и помогли перевязать Критцлера. Воды сколько угодно, льется из сорванного крана, что в конце маленького коридора. Ржавая, мерзкая на вкус, но уж какая есть. Раненого уложили в комнате, первой с правой стороны, если от входа считать. Ту, что напротив, занял Александр, Макс и Мориц устроились во второй справа. Не унывали, нашли старый веник, подмели, постелили на бетон пальто. Тогда и попросили разрешения время от времени петь. Всё веселее.

В соседней комнате – Курт Вальц, немолодой и не слишком разговорчивый металлист из Бремена. Представился да и ушел к себе.

Фонарик остался у Белова – атрибут командирской власти.

После перевязки честно поделили дареный бутерброд на пять частей. Серый хлеб с маслом, его вкус так и остался на языке. Еды – ни крошки, когда уходили из цеха, никто не хватился.

А с камрадом Критцлером худо. Уже не гудит, шепчет. В сознании, но глаза почти не открывает. Лоб горячий, руку обжечь можно – воспалилась рана. Александр решил заходить к нему каждый час, только время не угадаешь. Медленно текут секунды.

Проводник оказался прав, два раза, где-то под утро, в дверь скреблись. Наверняка бродяги, шуцманы бы не церемонились. Замполитрука попытался представить, что там снаружи – пустая станция, ржавые рельсы, черный тоннель. И тени, словно призраки на Эйгере. А еще, конечно, крысы. Хорошо, тут, в их закутке, грызунов нет. Не из-за чистоты, а потому что все уже съедено.

Голод пока еще не пришел. Терпимо, но на всякий случай Белов запретил пить воду без крайней необходимости. Не поможет, только хуже станет.

Из всех пятерых курил только Макс, но замполитрука запретил строго-настрого. Учуют снаружи – враз двери выломают.

Он вышел в коридор, пытаясь определиться со временем. Проводник обещал прийти ночью, значит, уже скоро. Если, конечно, придет…

Замполитрука заглянул к раненому камраду. Критцлер спал, негромко постанывая. Белов, не став его будить, осторожно прикрыл дверь. К счастью, певуны умаялись, тишина вновь вступила в свои права. Только негромкий шум воды. Ах, мой милый Августин!..

– Н-нет! Нет, – проводник даже руками взмахнул. – Сейчас не выйдет, сам еле п-прошел. Нашу конспиративную к-квартиру накрыли, документы не достать. Врач был знакомый, так ему самому пришлось уехать.

Александр прикусил губу. Скверно, ох скверно! По всему Берлину аресты, по иным городам тоже, руководство подполья отдало приказ временно прервать все контакты. Парень сумел принести немного бинтов и какие-то подозрительные таблетки, сказал, что жаропонижающие.

Три банки консервов, буханка хлеба. Не слишком много, но на несколько дней можно растянуть. Завтра камрад прийти не сможет, и послезавтра тоже.

– Г-гитлер по радио выступил, сказал, что во всем коммунисты в-виноваты. А гребут всех подряд, оформляют – и в «кацеты». В Б-берлине не спрятаться. И уехать тоже нельзя.

Парню явно не по себе. Александр понял – проводник говорит с обреченными. Им не помогут.

Когда попрощались и задвинули засов, Белов решил, что сейчас все заговорят о еде. Не угадал.

– Уходить надо! – выдохнул Мориц. – Ловушка здесь, камрады. Западня! Поднимемся наверх, авто угоним. Может, куда-нибудь и доберемся.

– Раненый, – напомнил Белов. – Далеко не унесем.

Австриец помотал головой, но не возразил. Зато заговорил металлист из Бремена.

– Жалко камрада, но больше двух дней он не протянет. Нет, это я не к тому, чтобы бросить. И без него далеко не уйдем. Если ни над кем смертный приговор не висит, лучше сдаться.

– Сдаться? Им на милость? – возмутился Макс, но осекся.

– Мне милости не будет, – отрезал Курт Вальц. – Я из боевиков, Красный фронт, уже три года как в розыске. Но если решите – подчинюсь.

Тишина, только вода подает голос. Журчит, журчит…

– Если сдадимся, они найдут Критцлера, – рассудил Белов. – У него огнестрельное ранение, так что быстро расшифруют. А по Берлину вести вас не берусь, схватят сразу.

– И так смерть, и этак, – металлист вздохнул.

Замполитрука махнул рукой.

– Отставить! Мы живы – и на свободе. Три дня еще продержимся. А если кто решит сдаться, из него сразу все выбьют и за остальными придут. Так что или всем – или никому.

Шум воды, негромкое дыхание. Никто так и не ответил.

Грань между явью и сном тонка, трудно удержаться на узком лезвии, рассекающем миры надвое. Но иногда все же удается, и тогда, пусть и на малый миг, человек пребывает в двух мирах сразу.

Александр Белов спал – и не спал. Вселенная словно расступилась, позволяя разглядеть прежде недоступное. Он видел себя, свернувшегося на бетонном полу под почти не греющим пальто. Карабин справа, фонарик в головах. Видел соседа, хмурого боевика Курта Вальца. Тот не спит – сидит, обхватив руками колени. Видел пустой коридор, запертую дверь – и платформу за ней. Там трое в отвратительном рванье, переговариваются, ругаются вполголоса. Сверху, от входа, движется свет фонаря. Двое шуцманов спускаются вниз, вглядываясь в темноту.

А потом подземелье исчезло, утонув в черных ночных облаках. Над Берлином опять шел дождь. И, наконец, в глаза ударил острый блеск звезд, и перед ним засиял бело-голубой Регул – Сердце Льва.

Но все же он не спал, мысли, вырвавшиеся из плена тяжких дневных забот, текли неспешно и плавно, словно Млечный путь. Александр понимал, что продержаться в холодном сыром закутке они смогут недолго, камрада Критцлера уже не спасти. Шанс на прорыв только один – именно сейчас, в ночной тьме. Ни бродяги на станции, ни патруль не остановят, они прорвутся наверх, под холодный весенний дождь, оставив камраду банку консервов, которую он все равно не сможет открыть. Однако наверху их схватят сразу, причем не всех, только бросивших карабины. Тем и кончится свобода. И жизнь кончится. Значит, это не шанс, придумать надо что-то иное. Александр вглядывался в ночь, пытаясь за блеском звезд увидеть ответ.