Андрей Валентинов - Нестор [litres]

В зеркало Александру так и не удалось посмотреться, зато он увидел свое отражение в оконном стекле. Вели коридором, из госпиталя на этаж ниже, где канцелярия. Конвоир хлопнул в ладоши, и замполитрука поспешил обернуться к стене. Пока мимо проводили кого-то важного и секретного, он поглядел в зарешеченное окно, ведущее во двор. В стекле и увидел себя. Не испугался, но все же огорчился – сплошной синяк, посреди которого торчит поцарапанный нос. Как только зубы не выбили?

Хлопок! Конвой повел дальше.

Как поступят с «землеройкой»-Вайсом не знал ни он сам, ни умудренные жизнью сидельцы из палаты. Майсель предположил, что особо возиться не станут. Суд – долго и хлопотно. Но в связи с чрезвычайным положением раба божьего могут оформить в административном порядке. Шпицмаус – сиделец заслуженный, не просто «ходку» имеет – в Дахау свое оттоптал, от звонка до звонка.

…Стены в тюрьме хоть и толстые, но прозрачные. Что написано в деле арестанта Вайса, соседи узнали уже через пару дней. Честно признались и выразили уважение. Не каждый такое потянет! Тому, что новичок молчал о «кацете», удивляться не стали. В своем праве Шпицмаус, лишние слова «кайзеровой даче» иногда обходятся очень дорого.

– Стой!

Шедший впереди конвоир быстро оглянулся. Убедившись, что сзади лишних нет, кивнул на одну из дверей.

– Сюда! Быстро!..

То, что привели не в канцелярию, Александр понял, переступая порог. Обещал себе не удивляться, но обещания не сдержал.

– Приветствую, камрад Белов! Ну, что? Укатали русского сивку наши немецкие горки?

«Фридрих. Только Фрицем не называй, не люблю».

– Это «стапо» тебя могло потерять, – наставительно молвил фашист, наливая в чашку кофе. – Без Мюллера они совсем нюх потеряли, работают точно как ваши из НКВД. Берут народ по спискам и выбивают признание. Пальцы в дверь, палкой по ребрам… Дилетанты! Искал я тебя два дня, правда, не сам, отдел подключил.

Выглядел Фридрих скверно. Левая рука на перевязи, сидит как-то боком, бледный, словно рыбье брюхо. Но живой и даже бодрый.

– Кстати, никакой ты не Нестор. Я его, Нестора, вычислил, пока в госпитале скучал. К шефу пришел, а тот только посмеялся. И без меня узнал! Но похвалил, теперь буду Нестора освещать, когда он снова к нам пожалует.

Белов пил кофе и слушал, понимая, что кончилась его конспирация. Пожалел мельком о Вайсе-«землеройке», но не очень огорчился. Не слишком и верилось, что забудут о русском комиссаре.

Фашист, отхлебнув кофе, поставил чашку на стол. Взглянул серьезно.

– Я тебя, камрад Белов, ловить не обязан, это раз. А обязан я тебе жизнью, это два. Я хоть и офицер Абвера, но не suka, если употребить великий, могучий и свободный. Поэтому выдавать тебя не стану.

Замполитрука почему-то не удивился. Есть в фашисте что-то… правильное. Вслух такое не произнесешь, но – есть.

– В Бухенвальд тебя, Белов, отправят. Твой Вайс – рецидивист, на плохом счету. Таких сейчас в «кацетах» и держат, перемалывают в труху. А в СССР тебя уже похоронили. Воскресать не советую, в НКВД сплошные атеисты, в чудеса не верят.

Александр промолчал, даже не кивнув, но на душе было черно. Родина-мать не помилует блудного сына.

Фашист присмотрелся, головой покачал.

– Кажется, ты осознал. В Бухенвальд ехать не советую. Ад – прямо как в ваших агитационных фильмах. Я тебе много чего могу про «кацеты» рассказать, на три судебных процесса хватит…

Подумал немного, дернул губы в улыбке.

– Это я тебя, камрад Белов, пугаю, как ты, конечно, догадался.

– А сейчас в шпионы предложишь пойти? – не выдержал замполитрука. – А я тебя, Фридрих, за человека принял!

– Не в шпионы. Шпиона из тебя, Белов, не получится. На преподавательскую работу в наш учебный центр при Абверштелле. Подберем подходящий курс, ты жил в СССР, обстановку знаешь. И Москву знаешь. Это не измена Родине, для Сталина ты мертв, гражданина СССР Белова больше нет на свете. Начинай жить заново! Через пару лет устроим тебя в университет, чтобы доучился. Кем ты в ИФЛИ занимался? Гансом Саксом? Помню, помню!.. «Прищемят нос ему у нас. На сем Ганс Сакс кончает сказ».

Александр тоже подумал о литературе, но не о подзабытых грубиянах-гробианистах, а в который уже раз о незадачливом Опанасе из поэмы Багрицкого-старшего. Перешагнул парень порог, уклонился от верной пули, обрадовался. Только за порогом…

Он заставил себя улыбнуться – прямо в лицо фашисту.

– Никогда!..

Сопровождающий по-немецки говорил, пусть и не слишком чисто, зато понятно. Глаголы, правда, использовал исключительно в неопределенной форме.

– Жить здесь. Всё иметься. По телефону звонить. Внутренний, в город не звонить. Вопросы и бумага на столе лежать. Еду приносить. Еду можно заранее заказать.

Соль внимала, не перебивая. Уже привыкла – и к тому, что спорить нет смысла, и к новым местам.

– Писать подробно, пожалуйста. Не вымарывать. Замечания на полях делать.

Обжиться в тюрьме не дали, даже в камеру не вернули. Сначала держали под караулом в какой-то комнатке, а потом провели вниз по лестнице в огромный вестибюль. Там снова пришлось ждать, пока оформят бумаги. Вывели на улицу под мелкий моросящий дождь, усадили в большое черное авто, задернули шторки на окнах.

Город Соль так и не увидела. Из машины – прямиком во двор за высоким бетонным забором. Дверь, лестница, второй этаж…

Куда именно попала, понять мудрено. С виду гостиничный номер, две комнаты, службы, красный ковер на полу, на столике – радиоприемник, немецкий «Телефункен». И решеток на окнах нет. Зато дверь заперта, и прогулки не положены.

Газет целая кипа, но все на русском. Книг – ни одной.

– До завтра! – неулыбчиво кивнул сопровождающий. – Вы отдыхать и вы писать.

Вероятно, для того и привезли, в камере сочинять неудобно. Хотелось первым делом заглянуть в ванную, чтобы смыть под душем неотступный дух хлорки, но Соль не удержалась, присела к столу. Вопросы, значит?

Прочитала, подумала и решила – писать не будет. Ничего, ни слова. Опасно, но если ответит хотя бы на один, станут давить с тройной силой. Или обманут, что еще хуже. А вот про Красную ночь расскажет все от начала до конца, пусть и не просят. Сохранятся листки в секретном архиве, значит, будет память. Пусть архивы вскроют только через триста лет!

…Ночь, желтые вспышки выстрелов, люди с оружием в руках. Хорошие люди, настоящие. Она, семиклассница, не умеющая воевать, тоже была среди них. И это останется. Навсегда!

Перед сном (засиделась допоздна, почти до рассвета) Соль долго стояла у окна, глядя сквозь залитые дождем стекла в недоступное небо. Там ей не бывать еще долго. Плохо, но не смертельно, неизвестность хуже. К сожалению, никто ей не скажет, что с отцом, с рассеянными по миру земляками, с теми, с кем успела познакомиться, – Герда, немецкие друзья, отважные гномы, Александр Белов, Андреас, доктор Ган. Не спросишь и письма не напишешь.