Дмитрий Манасыпов - Мэдмакс

Кровь была повсюду. Здесь ее было не спрятать, здесь прошлась, как метлой по мусору, настоящая бойня. Столовая, вернее, камбуз, хотя этот вопрос Горгону не волновал, была густо полита красным во всех его оттенках. Вот только увиденное заставило несколько раз вдохнуть-выдохнуть, стараясь удержать внутри завтрак.

— Охренеть, тут икебана, — Бирюк покосился на нее. — Ты лучше сблюй, если тянет. Потом может оказаться не вовремя.

Горгону скрутило и она отошла в сторону.

— Так лучше, — сплюнул Бирюк. — Охренеть, до чего человек дойдет. А судно и животину везло, даже лошадок, блин. Хорошие лошадки были…

Именно, что были.

Свиные и людские головы пирамидой. Сиреневые веселые пятачки и удивленные до ужаса и кричащие лица. Откуда-то уже взявшиеся черви в глазах. Жирно чавкающая грязь растеклась вокруг метров на дестяь, не меньше. Кобылы и свиньи лежали полукругом, вскрытые, развернутые сизо-ало-багровыми цветами. Блестели змеи кишок, растянутые кольцом и сходившиеся к центру семиконечной звездой.

По ее углам, прикрученные внутренностями к арматуринам, обвисшие тела. Первые двое, мужчина с бородой и женщина с ребенком, свисающим из нее на стынущей пуповине. Руки переплетены между собой вырезанными по живому сухожилиями. Отец и Мать.

Из шеи следующего торчала головка кувалды, вбитой рукоятью прямо в разодранную плоть. Буквы, вырезанные острым на груди, не оставляли сомнений даже Бирюку. Кузнец.

Совсем молоденькая девчонка осталась нетронутой. Её не резали по остреньким грудкам. Писали, макая палец в чернила, взятые у соседа из шеи, оставив ей вековечную целомудренность. Дева.

Свиная голова у соседа пришита самой натуральной сапожной дратвой. Обрезав уши сумасшедший скульптор вбил сверху старенький стальной шлем. Боевым поясом по животу, запиханные в разрезы, снятые с охранников ножи, граната и выпирающие по бокам из разрезов магазины с патронами. Воин.

Предпоследнего почти пожалели… Предпоследнюю. Седые волосы старухи окрасились в красное из всего лишь вспоротого горла.

Оставшегося чудовище или чудовища не пощадили. Белое вперемешку с красным, лохмотья кожи и выломанные ребра. И голова, смотревшая на собственные лопатки. Длинные волосы свешивались вниз грязной тряпкой. Неведомый…

— Единственное, что меня удивляет, Горгона, это отсутствие нападающих здесь и сейчас. — Бирюк закурил. — Подсказывает мне что-то, представляешь, что их уже нет. И кто-то поработал тут до меня. Вот такие дела.

Этот «кто-то» обнаружился куда раньше, чем им хотелось.

Первым дернулась Горгона, каким-то чудом уловив в коридоре движение и услышав короткий щелчок.

— Ложись!

Выстрелы загрохотали металлическим звоном и треском самого настоящего грома. Внутри стальной лохани пальба казалась чем-то страшным.

— И чего палит? — Бирюк, спиной прижавшийся к переборке, выглянул в коридор. И тут же отдернул голову, а по переборке лязгнуло попаданием. — Меткий, сволота, а!

— Если стреляет… — Горгона посмотрела на него, — то…

— Верно. — Бородатый хмыкнул. — Он свой, хотя пока не подозревает об этом. Условного знака-то мы не обозначили, да и нам его не сказали. А он, видно, немного перенервничал, раз не может дважды два сложить. В смысле — стоянку, нас и вообще.

Он снова глянул туда, дождался выстрела из полуавтоматического оружия и высунулся снова.

— Эй, камрад! — Бирюк рявкнул в коридор, уже не прячась. — Шпрехен зи инглиш?

— Господи ты прости! — не выдержала Горгона. — Почему тебе лишь бы потрепаться?

— Скучно… — чистильщик посмотрел неожиданно серьезно. — Да потому что там, дома, мои сейчас погибают, дура ты с высоким интеллектом. Не понимаешь?

Горгона даже не обиделась. Бирюк переживал. Прятал за своей грубой шкурой страх за тех, кого считал братьями и для кого оставался мертвым. Надеялся, сразу видно, надеялся, что где-то на Базе чистильщики справятся и без него.

— …..! Фак! — прилетело спереди.

— О, раз ругается, значит свой.

— Какой свой?

— Живой, то есть и не зараженный.

Бирюк взял «питбуля» в руку, ее отвел в сторону и сделал самоубийство с дуростью — вышел из-за переборки.

— Ай эм френд!

— Сука! — Горгона сплюнула. — Больная на всю голову тварь!

И вышла следом, постаравшись хотя бы прикрыться им. Если полоумный, заливший тут все кровью, начнет стрелять, так хотя бы имеется шанс.

Из конца коридора, точно также держа оружие на вытянутой руке, отлепилась странная фигура.

Высоченный хрен с почти полностью выбритой головой, оставивший волосы гребнем от лба и до затылка. В длинной, почти как плащ, кожаной куртке, густо заляпанной кровищей, сукровицей, прилипшими волосами и прочими непотребствами. Шнурованные ботинки, перчатки с обрезанными пальцами, все в багровой корке. Поверх куртко-плаща ремни с подсумками, два патронташа для двенадцатого калибра, на бедрах по кобуре, на поясе висит совершенно дико смотрящаяся деревянная колотушка странной формы. Оружие оказалось и во второй руке — обрезанная двустволка, а в первой здоровяк держал нехилую дуру с барабанным магазином.

— Ты смотри, — довольно присвистнул Бирюк. — Сразу видно, что свой пацан.

И тут Горгона почему-то не хотела с ним спорить. Что-то общее в этих двоих явно имелось, хотя странный американец, а акцент был такой, с амерами женщина общалась, совершенно не походил на ее лысого спутника. Имелась в нем какая-то строгость, редко замеченная в Бирюке, если не сказать, что дисциплинированность. Вон, даже нашивка сохранилась у плеча, номер семь, череп с костями, само собой. Военный.

Здоровяк подошел ближе и Горгона вдруг вздрогнула, пока тот, окунувшись в тень, выходил на свет. С его лицом было что-то не то и это…

— Хрена себе, — протянул Бирюк. — Да он крутой.

Конечно, крутой, тут Горгона не спорила.

Перед ними, злой, уставший, весь в чужой крови и татуировках по лицу, стоял самый настоящий… маори.

— Как твое имя? — спросила она на вполне, как ей хотелось думать, сносном английском.

— Я Дуайт Токомару Оаху, — сказал маори. — Сержант, Седьмой рейнджерский, Техас.

--

Выстрел грохнул, но Макс еще был жив.

Стыдно сказать, но глаза он прикрыл, а открыв — увидел Рэд, смотрящую на него зло, яростно и…

Грустно.

— Почему? — Рэд зверино оскалила зубы, показав их почти полностью. И вопросы у Мэдмакса пропали сами по себе.

Ее клыки, вроде бы обычные, сейчас чуть выдвинулись, заострившись и став длиннее.

— Ты когда-нибудь прятался от тех, кто желает убить тебя только из-за внешности? Когда тебе семь, а на твоих глазах убили мать, трахнув ее в половину села? А отца приколотили к кресту и сожгли? Двух сестренок кинули в его же костер, такое у тебя случалось, Макс?!