Александр Верт - Пекло 3

Оливер ни в чем не сомневался. Он с самого начала знал, что у него нет шанса ни на какое будущее вне Пекла, а если в нем что-то и дергалось в сомнениях, то это было лишь наваждением, пустынным миражом, галлюцинацией перегревшегося мозга.

Он хотел только, чтобы Карин покинула это место, потому что не заслужила гнить здесь. Он хотел, чтобы она была счастлива, и понимал, что счастлива она будет не с ним, не здесь. Ее просто надо было вернуть – в этом и была его любовь. В этом с Бергом они сходились, только Шеф все же считал, что Берг еще может вернуться; но, если тот не передумает и скажет снова, что никуда не улетит, убеждать его Шеф не будет. Примет его решение, как есть.

Во всем этом Оливер не сомневался, потому мысли ему не мешали спать. Он занял одну из будущих кают – неуютную металлическую конуру, с коричневыми от ржавчины пятнами на двери и одной из стен. Здесь ничего не было. Металл отдавал холодом, но дверь закрывалась, и ноги на полу можно было вытянуть. Этого было для Оливера достаточно, чтобы лечь, закрыть глаза и уснуть.

Он волновался за парней, о судьбе которых не было информации, но это было уже привычное волнение, с которым он сталкивался не раз. Лишая себя сна, он им не поможет, может даже хуже сделать, потеряв холодный рассудок. Будут новости – его непременно разбудят, ну а пока он должен сделать самое важное: отдохнуть, чтобы полным сил прийти им на помощь.

Он закрыл глаза и сразу провалился в сон – глубокий и лишенный сновидений, но сон этот как всегда был чутким: любой шорох мог его нарушить, а тут скрипнула дверь, и на металлический пол ступила чья-то нога.

Он открыл глаза и посмотрел на вошедшую. Это была Карин, не узнать ее тонкую фигурку с коротко стриженными волосами было почти невозможно.

– Я тебя разбудила? Прости, – сказала она и села с ним рядом. – Я просто очень хотела к тебе.

Шеф не ответил, протянул к ней руку, но замер, так и не коснувшись ее бока, повторяя себе самое главное: он должен ее отпустить. Так будет лучше для всех, но убрать руку не получалось, пальцы сами скользили по воздуху рядом, повторяя контур ее талии и бедра.

– Я все слышала, – призналась Карин. – Не хотела, просто ноги сами за тобой пошли и… почему? – спросила она и посмотрела на Оливера.

В ее глазах опять стояли слезы.

– Потому что я Шеф, а не Оливер Финрер, – глухо и даже немного виновато признался он.

Он знал, что она не поймет, и ждал, что она снова начнет его уговаривать, но она не стала, а просто легла рядом с ним, прижавшись к нему горячим телом, уткнулась носом ему в грудь и замерла, прежде чем прошептать:

– Я люблю тебя и хочу остаться с тобой. Хочу, чтобы у нас были дети, чтобы…

– Карин, – почти простонал Шеф, надеясь прервать ее, остановить, но она не дала.

– Молчи, – попросила она, приподнявшись. – Просто молчи.

Она провела пальцами по его пересохшим губам, облизала свои и потянулась за поцелуем, не давая ничего возразить.

– Просто молчи, – просила она, забираясь на него сверху, сжимая его бока своими коленями и нагло ерзая на его члене, ощущавшем все ее чувствительные ложбинки, несмотря на двое штанов между ними: ее и его.

Его руки снова тянулись к ней, но что-то словно мешало прикоснуться. Хотелось вцепиться в ее бедра, сжать их, впиться пальцами до синяков, но он хватал воздух, почти не отвечая на ее поцелуй.

Он ощущал ее губы, ее дыхание, чувствовал ее всю, но было в этом что-то не то. Карин часто была полна страсти, она была как пьяна, и он с ней пьянел и забывал обо всем, а тут он словно отстраненно наблюдал за ней и за реакцией своего тела.

– Карин, не надо, – попросил он, когда она поднялась, чтобы стянуть майку и освободить свою грудь.

Она вместо ответа поерзала, прижимая вставший член к его животу.

– А ему – надо, и мне тоже, – ответила она и встала, чтобы снять свои штаны.

В ее решительности Шефа что-то настораживало. Он не видел в ней того пьяного дурмана, к которому привык, зато видел что-то механическое, что-то постановочное, как в порнухе, засмотренной когда-то до дыр.

Он смотрел на нее и понимал, почему когда-то ему говорили, что в порно секс неестественный, механический и лживый. Что-то подобное ему мерещилось в Карин и он никак не мог понять, что изменилось и в ком из них. Может, это он сам от нее так отстранился, что теперь видит вместо правды вот это, только чтобы найти в себе силы ее отпустить. Он знал, что глаза, руки и даже разум могут обманывать, когда правду не могут принять.

Он приподнимался на локтях, наблюдал за Карин, вглядывался в ее лицо, видел, как она прикусывает губы, снова опускаясь сверху, и смотрит ему в глаза.

– Ты ведь любишь меня? Любишь ведь? – спросила она, вцепившись в его майку.

– Люблю, – едва слышно ответил Оливер.

– Тогда позволь мне это, – сказала она и потянула майку вверх. – Позволь мне хотя бы это, если не хочешь остаться со мной навсегда.

В ее голосе звучало что-то жесткое, даже властное, но Шеф все равно чувствовал неожиданный укол вины под ребра и поддавался, приподнимался и позволял ей стянуть свою майку.

Она бросила ее куда-то в сторону, но сделала это неожиданно красиво: откинулась назад, отбросила голову, вытягивая шею, и метнула ее за спину – пренебрежительно и грациозно. Ее грудь качнулась, соски маняще вздрогнули, но Шеф нахмурился. Что-то в нем инстинктивно говорило, что они в опасности, что рядом где-то враг. Что-то было не так, но что именно – он никак не мог понять, а Карин проводила рукой по его груди и животу, расстегивала штаны и гладила его член.

– Очень толстый, – почему-то прошептала Карин.

«Че?» – хотел спросить Шеф, но смог об этом только подумать, потому что она очень быстро направила член в себя и, покручивая бедрами, насадилась на него, хватая обе его руки и укладывая себе на бедра.

– Люби меня, как в последний раз, – прошептала Карин, потянувшись к его губам. – Люби меня сейчас.

Она почти прикасалась носом к его носу. Она скользила по его рукам, проводя пальцами по запястью, по предплечью, по плечам, и буквально цеплялась за его тело, начиная жадно двигать бедрами.

Пальцы Шефа сами сжимались на ее бедрах, а тело само срывалось, вколачивая в нее член. Она сразу начинала сладко кричать, постанывая и повторяя одно и то же слово:

– Люби…

Она его шептала, выкрикивала, стонала, когда прижималась к его телу, и пыталась целовать плечо, когда вскидывалась вверх, когда ерзала задом на его члене – жадно и неугомонно.

– Люби! – требовала она, и он забывал о своих сомнениях, забывал обо всем, переворачивая ее, укладывая ее на пол и нависая сверху.

Он целовал ее и трахал, а она продолжала шептать ему в губы:

– Люби… люби меня.

И он любил. Она извивалась под ним в оргазме, но продолжала просить, и он не останавливался: продолжал, вертел ее на полу, вколачивал ее в металл, затыкал ее рот собственными пальцами, а она кусала их и облизывала, но никак не прекращала просить.