Александр Верт - Правила борьбы

– Твою ж мать, – вместо стонов вырывалось у Виту.

– Это значит, что я сдал?

– Не отвлекайся, – ответил ему на это Виту, даже не пытаясь скрыть, что у него сбито дыхание и говорить нормально он просто не в состоянии.

– Тогда смотри на меня, – буквально потребовал Кастер.

– Ну, бля, – простонал Виту, отводя руки в сторону, и действительно посмотрел на Кастера.

У него на щеках был такой румянец, что у Кастера у самого все задрожало. Он с еще большей жадностью набросился на член, обхватывая его губами.

Виту только выдыхал, наклонялся вперед, не понимая зачем и почти не дыша, закрывал снова глаза, потому что этот ошеломительный шторм ощущений именно так хотелось принять. Он не пытался сдержаться. Зачем вообще сдерживаться, когда член загоняют глубоко в глотку, ласкают языком и жесткими губами, перебирают яйца пальцами и, кажется, празднуют заслуженную победу.

Кастер даже не спрашивал сдал ли он, облизывая губы и сглатывая сперму. Он просто дергал с Виту штаны вниз и резко разворачивал его к себе спиной, а тот охотно упирался руками в стену и отставлял зад.

– Можешь даже не заморачиваться, просто выеби меня, – говорил он, но Кастер медлил, осторожно прикасаясь к ягодицам – уже не столько синим, сколько зеленым и местами желтым. В синем свете все это выглядело совсем не возбуждающе.

– Знаешь, наверно…

– Заткнись! – буквально приказал ему Витур, резко оборачиваясь и хватая его за руку. – Я люблю трахаться. С битой жопой, с порезанной мордой, со сломанными ребрами, я люблю трахаться и не хочу, чтобы ты сдерживался, если я говорю «трахай», или что – не так уж ты меня и хочешь?

– Да вообще не хочу, – фыркнул Кастер, расстегивая штаны и показывая на все готовый член.

– Ну вот и примени его по назначению, – хмыкнул Виту, снова отворачиваясь к стене.

Он был готов к тому, что его протаранят насухую, он даже этого хотел. Тогда все стало бы на свои места и это чувство нереальности оборвалось бы, но Кастер сплевывал на руку и проводил слюнявыми пальцами между ягодиц, гладя поясницу.

– Говнюк, – сквозь зубы шипел Виту, а Кастер набирался смелости, чувствуя, как тело под его руками реагирует не болезненно, а жадно. Он облизывал пальцы и по одному погружал их в податливый зад.

Виту действительно не сжимался. Он умел расслабляться и пускать в себя и пальцы, и член, а теперь почти ругался, чувствуя, как какой-то мальчишка гладит его изнутри. Если бы тело так не реагировало, он бы не злился, а его буквально трясло от нетерпения.

– Так хочешь? – спрашивал Кастер, гладя едва ощутимо его по отметинам на заднице.

– Пиздец, – честно сказал Виту. – Такого еще не было.

– У меня тоже, – признавался Кастер и все же загонял в него член, прижимая к стене и кусая в шею, чтобы самому не стонать.

Виту же зажимал себе рот руками, выгибал спину, а потом забивал на все и стонал, чувствуя член глубоко внутри, обжигающие шлепки и укусы.

Меньше всего на свете он ждал, что ему может быть так хорошо без боли, грубости и силы, с теплом не только в причинных местах, но и в груди, с румянцем стыдливым на лице.

Он даже оборачивался и просил:

– Поцелуй меня…

Кастер не спорил, забывая о собственных обещаниях. Просто он старался первый миг не углублять поцелуй, но уже через миг буквально воевал языком за право трахнуть чей-то рот, раз уж член в него пока нельзя засунуть.

К счастью, снаружи их не было слышно, иначе летели бы снова ботинки и маты, а они все равно бы их не слушали, трахаясь и целуясь до полного исступления, чтобы потом без сил лежать на полу и курить, снова одну сигарету на двоих.

Засыпать на груди у любовника – это глупое удовольствие, по крайней мере, так думал Виту до этого дня. Все у него обычно заканчивалось одинаково. Потрахались – спасибо, до свидания, я помню где выход.

К себе он никого не водил. Его маленькая квартирка была логовом физика и не терпела ничего лишнего. Гостиная, она же кабинет, хранила дипломы, сертификаты, патенты. Там же рядом в рамках на стене висели обложки некоторых престижных журналов. Они говорили не о Витуре Калибане, а о его двигателях и показывали их. Распечатывать с любовью фото своего детища, зловеще пойманного в кадр фотографом, он любил, а вот показывать эти фото каким-то левым людям – не очень. В спальне в той же квартире все было создано для отдыха, а на стене рядом с кроватью висела сенсорная стена, на которой можно было писать прямо пальцем. Под этой стеной Виту порой просто лежал, глядя на формулы. Это было куда понятней удовольствия спать на чьем-то плече, а с Кастером, болтая ни о чем, он просто нагло забрался на парня и, слушая его ответы, закрывал глаза.

Это было забавно подложить руки под голову, прямо у него на груди, чувствовать, как бьется чужое сердце, ощущать полувозбужденный член в районе собственного живота, пинаться коленом, чтобы устроить поудобней ногу, и видеть, как на загорелом лице появляется смущенный румянец. Голос у Кастера менялся, и он осторожно прижимал его к себе, посмеиваясь.

Эти глупые нежности, совершенно бессмысленные, успокаивали. Витура это удивляло. Нэйтан любил его трогать, особенно во сне. Засыпать с его рукой на бедре или заднице было нормально когда-то, а потом было мерзко. Даже живя с кем-то, Виту предпочитал спать отдельно и после секса перебираться в гостевую спальню или на диван в гостиной, да хоть на пол. Только со своим подонком начальником Виту все же согласился оставаться в огромной постели, потому что тот не любил прикосновения, да и секс с мужчинами, как теперь было ясно, не любил, но теперь все это значения не имело.

Кастер рассказывал что-то о Пекле, вроде как устрашающее, а Виту растекался по нему довольной плавленой массой и засыпал, совершенно неожиданно оказываясь в самом страшном и до боли знакомом сне.

– Мама, – шептал он очень тихо, спускаясь по лестнице в темноте.

Это было трудно. Ступени были огромными, приходилось цепляться за толстые колонны перил, а еще никак нельзя было отпустить плюшевую собаку, потому что ей тоже было страшно.

– Мама, – снова звал он очень тихо. Громко звать было страшно.

Страшно было даже дышать. Она никогда не оставляла его. Она всегда была рядом, или он всегда знал, где она. Без нее весь мир превращался в страх, а из гостиной при этом доносились страшные зловещие звуки – скрежет, хрипы, рычание, что-то такое неизвестное, дикое, и в движении теней виделись монстры страшных сказок.

Звать уже сил не было, и страх сковывал ноги.

Здесь он всегда просыпался, вскакивал в холодном поту, не понимая, что это за глупости. Сколько он себя помнил, ему снились эта лестница и тени, свет из-за двери, но понять он ничего не мог. Ясным был только всепоглощающий ужас. Он один был по-настоящему реальным, остальное походило на бред, особенно для взрослого ума. Теперь же страх показался совсем не таким. Он был слабым, чужим. Еще один шаг на дрожащих ногах – и страх и вовсе исчез.