Александр Верт - Правила борьбы

Он убирал тряпку и касался руки Кастера – уже не горячей, а скорее холодной, но улавливал тяжелое прерывистое дыхание. Грудь упрямого мальчишки вздрагивала, поднимаясь на вдохе, и буквально падала на выдохе, словно дышал он рывками, преодолевая невозможное.

– Эй, малыш, ты меня слышишь? – спрашивал Виту очень тихо.

Кастеру всегда не нравилось, когда его так называют, но как-то иначе говорить язык не поворачивался. Глупый упрямый малыш – вот он кто, мальчишка, который все это время его ждал, даже теперь смерть от себя гнал всеми силами из чистого упрямства.

За это Виту особенно сильно его любил, это делало их похожими, и если бы они вдруг поменялись местами, Виту предпочел бы умереть на руках у Кастера, а не в одиночку, с улыбкой, а не в судорожной агонии, как бы это ни было страшно.

Оставаться после этого будет труднее, но Виту был к этому готов. Из холодного бесчувствия в нем вдруг вырывалась нежность, которую он явно отдал не сполна.

Кажется, именно на нее Кастер отзывался, приоткрывал глаза и пытался улыбнуться. Выходило плохо, криво, болезненно, но Виту улыбался в ответ.

– Где ты был? – едва слышно спрашивал Кастер.

Виту ему не отвечал, потому что ответа у него не было, он нигде не был, его самого просто не было, ну или он был не в себе все это время, и только рядом с ним, наконец, очнулся, смог почувствовать самое ценное и самое важное.

– Очень больно? – спрашивал он.

– Очень, – честно отвечал Кастер. – Все больно.

Он уже не пытался играть перед Виту в самого сильного и смелого: не видел смысла, просто хотел остаться собой и остаться в памяти настоящим, даже если безногим.

Кастер видел, что осталось от его ноги, видел даже ее лежащей в стороне, вернее ботинок и кровавый фарш с костями, и его трясло от ужаса и боли, а теперь было уже все равно.

– Сейчас станет легче, – обещал Виту.

Он отпускал руку Кастера и тому на миг стало страшно, но ненадолго. Виту достал из кармана коробочку с колючками и осторожно подавал ему одну из них.

– Держи, сможешь сам раскусить? – спрашивал он взволнованно, готовый если надо перетирать эти дурацкие колючки в кашу и давать их ложкой, только бы увидеть лицо, не искаженное болью, хотя бы в последний раз.

«Пожалуйста», – просил он мысленно, черт знает что, черти у кого, но просил снова и снова, и снова.

Кастер ловил колючку пересохшими губами и раскусывал, брызгая густым белесоватым соком.

– Ты только не уходи, – просил он, принимая следующую колючку.

– Я больше не уйду, – обещал Виту. – Прости, что вообще так долго.

– Ничего…

Кастер улыбался, принимая еще одну колючку. Лицо его действительно менялось. Боль явно отступала, в глазах появлялся пьяный туман, и тогда он отказывался от очередной колючки.

– Не хочу совсем ничего не понимать, – говорил он.

Он хотел проститься. Хотел посидеть в тишине с Виту и уснуть на его руках. Он хотел ему столько всего сказать, объяснить, что все, что было у них, очень важно, но слова при этом не находились и вообще казались глупыми.

Виту и без слов его понимал. Он приподнимал его голову, вытягивал из-под нее тюк из одежды и садился на край сидения, чтобы стать лучшей из подушек. Он гладил Кастера по волосам и молчал, не прощаясь, а просто наслаждаясь моментом, где они еще есть.

– Ты отдашь мне свой жетон? – спрашивал он в итоге.

– Конечно, – радостно отвечал Кастер. – Я бы не додумался.

Он действительно вдруг ощутил себя счастливым, словно нашел способ остаться с Виту навсегда. От этой радости на щеках появлялся румянец, и находились силы поднять голову, снять жетон и вложить ее в подставленную ладонь.

Он знал, что это конец, и уже устал ждать этого конца, потому, как только пальцы сжали жетон, он прикрыл глаза и спросил:

– Пистолет или нож?

Он не сомневался, что Виту поймет его правильно.

– Нож, – без сомнений ответил тот.

Пистолет в его руке мог дрогнуть, а еще он был криклив, такое оружие могло только испортить и момент, и улыбку на лице Кастера, которую безумно хотелось сохранить и запомнить.

Улыбку самого простого и доброго парня, которого Виту когда-либо встречал.

– Спасибо, – шептал Кастер. – Давай еще немного колючек и я посплю.

– Конечно, – соглашался Виту и давал ему еще, пока сам Кастер не отказывался, не в силах даже открыть глаза.

Он проваливался в пустоту, и ему не хотелось делать это в тишине, а дурацкие колючки вместе с болью забирали ощущение руки, все еще гладившей его волосы.

– Когда я проснусь, все будет иначе, – прошептал Кастер, желая услышать голос Виту.

– Конечно, – отвечал тот без сомнений, не в силах сказать больше, не сорвавшись на крик, а Кастер вдруг ловил дрожь в его голосе, резко открывал глаза и просил, даже требовал строго:

– Обещай мне, что ты когда-нибудь доделаешь тот двигатель. Тот, что круче Белой Молнии. Он офигенный.

У Виту задрожали губы. Это было просто не честно.

«Живи» – по сути, говорил ему Кастер и не оставлял права на отказ, еще и смотрел так упрямо, так решительно, всем своим видом подтверждая: «Да, живи!»

– Обещаю, – говорил Виту, с огромным трудом выталкивая слова и закрывая глаза, чтобы не начать снова орать на весь мир. – Отныне ты, я и физика вместе навсегда.

Тут он не лукавил, зная, что Кастера он никогда не забудет.

– Круто, – говорил Кастер и закрывал глаза.

Он дышал глубоко и ровно, но по пальцам проходила судорога, только боли он не чувствовал и улыбался, засыпая, просто засыпая, словно позади был трудный день и бурный секс, а теперь можно было и расслабиться рядом с тем, кто его понимал.

– Прощай, – шептал Виту, зная, что Кастер крепко спит и уже ничего не услышит, и не почувствует уже никогда.

Он доставал нож и, не давая себе опомниться, одним движением перерезал Кастеру горло, оставляя улыбку на его губах, обжигая себе пальцы кровью и не веря, что сам все еще может дышать.

Он тихо поднимался, опускал его голову на сидение и уходил, выходил из пещеры, ронял нож и брел прочь, на ходу надевая жетон.

Под безжалостной Зеной, средь песков Пекла, остался человек, на жетоне которого вырезано имя: «Кастер Дарс», и не важно, что этого человека когда-то звали Витур Калибан, куда важнее, что, обрезав волосы, он больше никогда не будет бояться, потому что вместе им ничего не страшно.