Виктор Мишин - Солдат [Солдат. Превратности судьбы. Возвращение]

Кололи только одним вопросом: с каким заданием прибыл в СССР. Ничего из того, что я говорил, слушать никто не желал, видимо, у следаков был четкий приказ. Я молчал, за что и был постоянно бит. Нет, конечно, говорить-то я говорил, да только это не особо нравилось следователям. Что делать, сопротивляться я не хотел, ну вот вообще смысла не видел. Все равно хрен сбежишь. Все повреждения, надо отдать должное «палачам», наносились в основном по корпусу и конечностям. Ходил я уже тяжело, рука правая постоянно болела, и пальцы, те, что и раньше плохо сгибались, вообще перестали работать. Радовало одно, что по голове почти не били, а те удары, что все же прилетали, не повредили глаза. Почему-то я больше всего боялся за глаза. Может, оттого, что уже знал, каково это, быть слепым.

Так или иначе, но сегодня, тринадцатого декабря сорок восьмого года, меня увезут куда-то далеко, блин, наверняка куда-нибудь на север. Ненавижу холод. Вчера была встреча, после которой чувствовал себя хреново. Приехал лично генерал Родимцев. Как он узнал, как его допустили, вопрос уже не важный и не нужный, я даже не стал задумываться. Тот, оказалось, прекрасно меня помнил, а Петя, когда восстанавливал документы, запрашивал его, там какие-то характеристики вроде требовались. Тогда он обо мне узнал, что я жив и здоров, а вот теперь он приезжал уже после оглашения приговора, спросить меня, как я докатился до такой жизни. Отвечал я ему просто, без увиливаний. Просил, чтобы он верил, как верил нам в Сталинграде. Он никак не мог понять, как я, после всего что пережил за страну, скатился до того, что убежал за границу. Я объяснял это просто, хотел вылечиться. Вроде поверил, по крайней мере при прощании похлопал по плечу и не проклинал. Заодно сообщил, что Петруха получил десять лет, также потеряв все награды и звание. Хорошо, что пожалели семью, не стали трогать, ведь супруга-то у него ничего обо мне не знала, представляете, что с ней было бы после допросов? Петю увезли еще месяц назад, оказывается, он даже сидел со мной в одном изоляторе до суда. Сейчас он находится на зоне где-то под Горьким.

Как и говорил, сразу после ареста я поник и сопротивления не оказывал, но после известий о Петре я начал лихорадочно размышлять. Дело в том, что я не мог себе простить, что так подвел друга, сломал жизнь и ему самому и всей семье. Мозг работал, правда, не так хорошо как до побоев.

— Осужденый Ив а нов! — с ударением на второй слог. — С вещами на выход! — прозвучала команда, когда открылась дверь камеры. Я послушно встал и, подхватив нехитрый скарб, всего-то узелок с бельем, вышел из камеры и встал лицом к стене. На запястьях защелкнулись наручники, эх, а я ожидал, что на этап не наденут…

Все же я не зря надеялся. Когда привезли к поезду, то первым делом прямо возле теплушки сняли «браслеты». Растерев запястья, забрался в вагон. Надо же, даже по хребту прикладом не добавили для скорости. Всякой гопоты, да и серьезного вида жуликов в вагоне оказалось на редкость много, навскидку человек сорок. Даже мимолетного взгляда хватило понять, что нар на всех явно не хватит.

— Эй, служивый, падай сюда! — услышал я за спиной негромкий призыв. Я был в потасканной фуфайке, но в солдатских галифе, видимо поэтому меня так и окрестили. Звавший меня мужик выглядел странно. С виду интеллигент интеллигентом, в круглых очках, одна линза с трещиной, но на месте, даже лицо выбрито почти чисто и ровно, но одет в солдатскую шинель и пилотку.

— Игорь Николаевич, — представился «интеллигент», протянув руку.

— Александр. — Рукопожатие было крепким, видимо, силы у человека были.

— Срок большой?

— Четвертак, — уныло сказал я в ответ. Блин, сейчас, наверное, начнутся расспросы.

— О, тогда тебе надо глубже залезать, вон те нары, в конце, верхние, — Игорь Николаевич указал себе за спину на нары в конце вагона, — свободны, устраивайся.

— А при чем тут срок?

— Так ехать дальше, — просто пояснил собеседник.

— Ясно.

— Куда закатали-то?

— Да я как-то и не знаю даже. Я вообще после допросов как в тумане, если честно, по хрену уже, куда и зачем.

— Нельзя так, сломаешься раньше времени, чего на зоне делать будешь?

«Да уж точно не двадцать пять лет отбывать!» — подумал я, а вслух сказал:

— Да не знаю я, мозги враскоряку пока.

— Ладно, не кисни, теперь-то уж чего, надо себя настраивать на позитив.

— Ага, настроишь тут, — выдохнул я, покрутив головой.

— Ты где служил, парень? — мужик был явно меня старше, лет на десять точно, поэтому я не удивлялся его обращению ко мне. Так-то ведь и я не молод уже, в этом времени в тридцать лет уже старым считают, вон и башка у меня вся седая, так что выгляжу я так себе.

— Меня комиссовали в сорок третьем из тринадцатой гвардейской.

— Это та, что в Сталинграде отличилась?

— Ага, отличилась. Тем, что чуть вся там не осталась, — фыркнул я.

— Да не злись, у многих так было. Я командовал двести тридцать седьмой пехотной дивизией. На момент окончания моей службы в ней осталось тридцать два человека, даже не бойца. Одни обозники и повара остались, вот так.

— Нехило вас потрепали, — горько заметил я.

— Да ладно, мало ли нас таких было.

— Наверное, немало, — согласился я. — Вас-то хоть за что, ведь, наверное, минимум полковником были?

— Да уж, — выдохнул собеседник, — генерал-майор я, бывший, — с видимым сожалением произнес собеседник.

— Да-а, — протянул я, — не нужны стране советской ее герои, не нужны.

— Сам-то как, рота, батальон?

— Берите выше, — весело ответил я, — аж целый взвод у меня был, под Курском. Старшина я.

— А по возрасту мог бы и полковником быть, сколько тебе? — удивился генерал.

— Тридцать четыре, — опять с грустью в голосе ответил я.

— Нормально, еще жить и жить. Мне уже полтинник, неделю назад стукнуло. Эх, жена так хотела юбилей отметить…

— За что же вас? — знаю, что не принято такие вопросы задавать, но мы вроде как откровенную беседу ведем.

— В сорок третьем, когда погибла дивизия, это уже после Курска было, отхреначил я члена военного совета армии, а он еще и членом Политбюро был.

— И как же вас к стенке-то не прислонили?

— Так меня же сначала в штрафбат, после госпиталя, я ранен был, обе ноги осколками посекло. Там как заговорили, ни царапины, два года почти воевал в штрафниках, правда, командиром батальона, без звания. После победы решили, что не искупил и отправили на зону. Отсидел под Архангельском три года, теперь в Горький отправили.

— Чего-то уж больно жестко с вами за драку-то! — я слушал собеседника с абсолютно обалдевшим видом.

— Так он же умер, после драки-то, вот и закатали по полной. Если все нормально, то мне еще пятнадцать лет сидеть.

— Дела… — только и смог сказать я.