Виктор Мишин - Солдат [Солдат. Превратности судьбы. Возвращение]

— Вот это разговор! — хмыкнул я, а тощий дурак, вот и сдох, как баран.

— Чего ты от него хочешь? — повернулся ко мне Нечаев.

— Сейчас отведу его в сторону, там и поговорим, пойдем, — взял под руку Нечаева, показывая направление.

С фрицем поговорили весьма продуктивно. Я спросил, где у них штабы, те, что он знает, конечно. Оказывается, штаб полка совсем рядом, в паре кварталов отсюда, в дивизионном он никогда не был, но тот находится недалеко от Мамаева кургана, по карте показал. Дальше меня интересовала их долбаная артиллерия. Гаубицы стояли довольно далеко, но фриц уверенно нанес на карту позиции, что были ему известны. Нарисовал прямо на кроках Нечаева позиции танкового батальона, указал занятые немецкими войсками дома, особенно те, в которых большие гарнизоны. Через час, когда Макс Хильбург, так звали немца, развел руками и сказал, что больше ничего не знает, Нечаев помчался в штаб дивизии, правда, я сначала перерисовал его кроки себе, а я повел Макса к берегу. Мне было очень жалко его. Особисты могут и забить его, могут расстрелять. А мне почему-то даже в лагерь его отправлять не хотелось. Не знаю, вроде все тут озверели уже, но вот глянулся мне этот немчик. На вопрос Нечаева убивал ли он наших солдат, ответил достаточно честно, стрелял, как и все, лично не резал, в упор тоже не стрелял, поэтому точно сказать не может. Какой-то он… неправильный фриц, тьфу, он же Макс. Я прямо спросил, через Нечаева, конечно, хочет ли он назад, к своим товарищам? Немец ответил, что лучше плен, так как он не хочет воевать. Я еще спрашивал его о пополнении и снабжении. Нам готовят серьезное испытание, немцы концентрируют против центральной части города около сотни танков и два полка пехоты, это без артиллерии и авиации. Завтра или послезавтра начнется серьезное наступление, фашисты готовятся сбросить наши малочисленные войска в Волгу, любой ценой. Макс заявил, что авиация будет работать одновременно с артиллерией, а уже после них пойдут пехота и танки.

Просто отпустить его я, конечно, не мог, но мучился, не зная, как поступить. В итоге я привел его к переправе и, найдя пару бойцов с малиновыми петлицами, отдал немца им.

— Ребят, там у нас еще около двадцати пленных, будет с кем поработать, этого сильно не бейте, ладно?

— Ты чего, сержант, очумел, что ли? — уставились на меня оба бойца.

— Да видите ли, в чем дело… — я рассказал парням, что фриц сделал для меня, они тоже удивились, почему он не закричал или не стрелял, вроде прониклись.

— Ладно, передадим в особый отдел, ты зря, кстати, волнуешься. Никто их там не бьет, они, как правило, или на конвой прыгают, или говорят спокойно все, что их спрашивают.

— Да не то чтобы волнуюсь, враг он и есть враг, но вот как-то не хотелось бы, чтобы он сдох. Пусть в лагере посидит, поработает. Думаю, пользы больше будет, чем если просто шлепнуть.

— Иди уже, жалостливый ты больно, — сказал один из бойцов, а стрельнув глазами по сторонам, добавил: — Да не болтай об этом, многие тебя не поймут, или сам в лагерь поедешь, или шлепнут.

— Да шлепнут меня в бою быстрее, но за совет — спасибо.

Я хлопнул Макса по плечу и, кивнув, ушел. Надеюсь, доживет до нашей победы. Черт, вот же меня «прибило», слюни распустил, как… Так, надо срочно кого-нибудь убить, а не то и я в пацифизм ударюсь.

Вернувшись на позиции, что мы заняли после закончившейся атаки немецких танков, и узнав, что командир еще не вернулся, лег спать. Петруха нашел где-то шинельку и заботливо укрыл меня. Снилась какая-то хрень. Полностью «провалиться», как мечтал, не получилось, ворочался в какой-то полудреме. Проснулся с приходом Нечаева.

— Спишь, сурок? — легонько толкнув меня в плечо, улыбнулся командир.

— Ага, только сон какой-то хреновый. Как дела у нас? — протерев глаза, спросил я.

— В штабе думают об ударе по укрепленным пунктам, но после артналета.

— Ого. Чего, поверили фрицу, ну то есть Максу?

— Да, это и с их разведданными совпало, просто немец гораздо подробнее все указал, ты молодец.

— Это Макс молодец, надоело ему воевать, видимо, да и неидейный он, как мне показалось.

— Да, я ведь спросил его, он и служит-то всего два месяца, не врет, в документах так сказано. А ты чего же его особистам отдал на берегу?

— А что?

— Так его в штаб затребовали, отправили людей, а им наши сказали, что фрица уже «списали».

— Ой блин, мне теперь влетит…

— Да уже влетело. Мне за тебя перепало.

— Виноват, товарищ старший лейтенант, исправлюсь! — искренне брякнул я.

— Ладно, комдив не забыл, кто тут четыре дня фрицев давит чуть не в одиночку.

— Ой, да ладно уж, прямо «фрицедавителя» нашли, — скромно заметил я.

— А, забудь. Нормально все будет. Там куда хлеще дела обстоят. Меня комполка обматерил, что я все через его голову в штадив докладываю.

— Не, а чего он хотел-то? Такие сведения и нужно комдиву нести, чего сделает комполка, у которого от полка батальона уже не наберется?

— Так-то да, но устав никто не отменял, говорит, что выслуживаюсь.

— Дурак он. Кто если не он все сливки от наших удачных действий снимет? Ладно, в разведку кто пойдет? Дивизионные?

— Да решают еще, а ты опять сам хочешь?

— Ага, чего тут сидеть, слазаем, посмотрим немного, тут ведь рядом все, не в глубокий тыл идти.

— Не знаю, как бы не сорвать нашим операцию. Голову оторвут.

— Да мы аккуратненько, я тут вообще подумал…

— Ой, вот теперь точно не пущу, знаю я, что ты можешь придумать! — голос Нечаева вдруг стал строгим.

— Ты послушай сначала, чего панику поднимаешь.

Вышли с Петрухой, дождавшись темноты. Идея была в том, чтобы, переодевшись во вражескую форму, пройти ближе к немецким позициям. Пробрались к нейтральной полосе, условной, конечно, а дальше пошли во весь рост. Я был с немецкой винтовкой, Петя с МП-40. Проходим одни пустые развалины, другие, и тут вылезают они…

Немцев было четверо, все в камуфляже, с автоматами. Нас взяли на прицел, мы тоже отреагировали. Что-то крикнув на своем собачьем языке, стоявший ближе всех фриц опустил автомат. Я пробормотал известное мне «шайзе» и опустил винтовку. Что дальше произошло, вообще не понял. Петя шел сзади и, когда я лихорадочно соображал, что же, черт возьми, делать, напарник открыл огонь из автомата. Очнулся я, стоя на коленях и прижимая руки к животу. Немцы лежали в пяти метрах впереди, а сзади кто-то стонал. Повернув голову, увидел лежавшего на спине и что-то причитающего друга.

— Петь, — тихо протянул я, — ты живой?

— Отбегался я, командир. — Вижу, как тяжело даются ему слова.

— Братушка, выйдем как-нибудь, — я попытался встать, резкая боль пронзила живот с левой стороны. Меня скрутило, рухнув в грязь, сжался в комок.

— Петь, не молчи, я сейчас! — проговорил я и попытался ползти. Винтовку я бросил, на одних руках, ногами было почему-то больно двигать, я кое-как дополз до друга.