Владислав Конюшевский - Попытка возврата [Попытка возврата. Всё зависит от нас. По эту сторону фронта. Основная миссия]

Долго и длинно писать я не умею, поэтому ответное послание получилось только на полстранички, хотя вроде написал обо всем. И про чувства и про жизнь. А самое главное, задал прямой вопрос — что значит «более чем отличное», да еще и подчеркнутое двумя линиями, здоровье? Как эти ее слова надо понимать? В общем, посетовав на собственную тупизну, попросил сделать намек несколько толще, для большей доходчивости.

В конце концов, критически оглядев недописанный листок, очередной раз закурил и начал ходить по кабинету, соображая, что бы еще вписать, а то как-то несолидно и мало получается. Потом вдруг озарило. Некоторое время выбирая между Звездинским и Высоцким, склонился в сторону более любимого поэта и, быстро сев к столу, начал выводить: «Здесь лапы у елей дрожат на весу…» и далее по тексту. Барышни с этого даже в мое время тащились, так что надеюсь, моей зеленоглазой прелести эти стихи из будущего тоже понравятся.

А когда отдавал письмо Колычеву, на всякий случай, даже не надеясь на положительный ответ, спросил:

— Иван Петрович, а я могу ей свою фотографию послать?

Спросил и настороженно замер, думая, что командир сейчас опять начнет песни про бдительность и секретность петь. Но вместо этого он раздраженно хмыкнул и со словами:

— Вот как знал! А то ведь у тебя мозгов бы хватило ей себя в форме и со всеми регалиями послать. Но это запрещено, а вот эту можно… — И протянул мне глянцевый прямоугольник.

Оба-на! C фотки на меня смотрела моя же физиономия, только в гражданском обличье. Это перед поездкой во Францию нас для документов щелкали; наверное, оттуда у Ивана Петровича карточка и появилась. Но как он меня просчитал… Ведь снимок наверняка в личном деле хранился, а Колычев заранее позаботился. Растроганно шмыгнув, я поблагодарил командира и пошел за новым конвертом, так как старый был уже запечатан. В том, что послание будет подвергнуто цензуре, сомнений не было, но отдавать письмо незакрытым как-то не хотел. Если надо, пусть без меня вскроют и перлюстрируют на здоровье…

Под эти приятные воспоминания, убаюканный шумом самолетных двигателей, я в конце концов и уснул.

— Вот, смотрите, товарищ подполковник…

— Кхм… сколько раз говорил — капитан или просто — Илья!

— Извини, все время забываю, смотри, Илья, видишь?

Третьяков подвинул мне снимок, найденный в планшетке убитого Горбуненко. Пока я разглядывал скупую улыбку на физиономии Филиппа, которому пожимал руку радостно скалящийся Жуков, Сашка молча сопел у меня над ухом. В конце концов, раздраженно отложив фотографию, спросил у него:

— И что тут надо было увидеть? Твои спецы уже сказали, что это не фотомонтаж, дальше что?

— Они сказали, что это не похоже на фотомонтаж. Только Казимир Львович все равно сильно сомневается. То, что это монтаж, они наверняка сказать не могут, но вот Луганский в свое время очень сильно увлекался психологией, поэтому его эта фотография сразу так заинтересовала. Посмотрите, как улыбается Горбуненко и как маршал?

— Да я ее уже сто раз видел, ты толком скажи, что в ней Львовичу не нравится?

Третьяков тоже начал потихоньку раздражаться. Первая зажатость, возникшая при знакомстве, уже прошла и мент, во всяком случае в моем обществе, чувствовал себя достаточно свободно. Поэтому, фыркнув, ответил:

— А то, что не может майор ТАК улыбаться, когда ему маршал руку жмет. Тут даже не в субординации дело, а в обычной человеческой реакции! Посмотри на лицо Жукова и на лицо Горбуненко!

— Ну ты, блин, даешь! Может, ему комфронта руку передавил, вот майора и перекосило.

— Этому амбалу руку передавил? Не смеши. И его вовсе не перекосило. Это улыбка старшего — младшему. Не важно, по званию ли, по возрасту. И поза его тоже…

— А в позе что не так?

— Слушай, может, я лучше Казимира Львовича позову, он тебе все по-научному объяснит?

— Стоп, не надо по-научному и прекрати меня Луганским пугать. Ты давай своими словами скажи, в чем дело?

— М-мм… есть такая наука — физиогномика. И исходя из нее, выражение лица, а также вся поза майора противоречат тому, что должно быть.

— То есть ты считаешь, что если он угодливо не изгибается и льстиво не улыбается при виде Жукова, то снимок может быть «липой»?

— Да при чем тут угодливый изгиб! Я ведь про другое!!

— Так, — вытянув руки ладонями вперед, прекратил крик души майора. — Не ори, я понял, что эта фотка тебя сильно смущает. Что предлагаешь?

Третьяков, остывая, закурил и уже спокойно продолжил:

— Насколько я знаю, люди из контрразведки вовсе не склонны позировать перед каждым фотографом. То есть снимки делает либо кто-то из своих, либо… все равно кто-то из своих. А задумка такая — мы убираем с фотографии Жукова и оставляем Горбуненко с протянутой для пожатия рукой. После чего показываем это фото в его отделе и в других отделах СМЕРШ фронта. Есть надежда, пусть и маленькая, что кто-нибудь может сказать, кому он на самом деле жал руку.

— Ты сам в это веришь?

Александр твердо посмотрел мне в глаза и спокойно ответил:

— Верю. Слишком уж в этом деле много неясностей. Чересчур много улик указывают на причастность Георгия Константиновича. А когда улик много, то это значит: или действовали непрофессионалы, во что не верится, или наоборот — слишком большие профессионалы, имеющие какие-то свои цели, пока непонятные нам.

Насчет неясностей Сашка точно подметил. Они громоздились одна на другую со скоростью лавины. Начнем с того, что «камикадзе» и не думал себя подрывать. Наш знаток психологии, являющийся по совместительству патологоанатомом, сложив все ошметки трупа, установил, что взрыв произошел на уровне чуть выше колена. Так как подобный способ самоубийства, совмещенного с кастрацией, он посчитал странным, то предположил, что диверсант, увидев засаду, сунул руку в глубокий карман галифе, где у него лежала граната. Но из-за того, что ребята целили по ногам, пуля вполне могла попасть в эту «лимонку». Или он сам, пытаясь вытащить свою «ручную артиллерию» и получив в этот момент ранение ноги, мог от боли, случайно, с силой дернуть за кольцо. То есть жертвовать жизнью для сохранения в тайне имени заказчика «камикадзе» вовсе не собирался.

Следующей странностью было то, что у второго, который был наводчиком, помимо пачки папирос, был еще кисет с табаком. На окопника тот хмырь совершенно не походил, и зачем таскать с собой два вида курева — непонятно. Кстати, в кисете была аккуратно нарезанная полосками газета. Причем не «Правда» какая-нибудь, а армейская — «Вперед на врага» Первого Украинского фронта, но это, впрочем, лишний раз подтверждало причастность Жукова к этому делу. Ведь именно он Первым Украинским рулил.