Владислав Конюшевский - Попытка возврата [Попытка возврата. Всё зависит от нас. По эту сторону фронта. Основная миссия]

— Это да! Если бы мы тогда к Мищукам ехали на «американце», а не на «ГаЗоне», то точно бы кувыркнулись…

Я кивнул, а Марат, которому слова Лешки напомнили нашу лихую поездку, заинтересованно спросил:

— Слушай, Илья, я все хотел спросить, да как-то из головы вылетало: а что ты к тому хуторянину прям как к родному? И записку ему оставил и Гусеву аж два раза про него напоминал.

— Да как тебе сказать… Просто жалко стало. И его и семью. Мужик ведь — пахарь по натуре. Ты его руки видел? Вот то-то. И сколько у него на шее народу сидит, тоже видел? Да и полякам он помогал от безвыходности. Сам не хотел, только вот воспитание деревенское сказалось — родня, какая бы плохая она ни была, всегда остается родней.

— Понятно… — Шах почесал подбородок и продолжил: — Я где-то так и предполагал. Только думал, может, он тебе еще что-то такое особое сказал, когда вы с ним в сторонке беседовали.

— Нет. Ничего особенного он мне не говорил. Вначале вообще старался отмазаться, ну как это обычно делают, и только когда я его семьей шантажировать начал, Мищук раскололся. Тогда между делом и рассказал, что собой этот Заремба представляет. И ты знаешь, оказывается, даже несмотря на то, что поляк относился к своим хуторским родственникам как к быдлу, да и вообще стыдился этого родства, Тарас его у себя принял. Принял, потому что так было положено. Потому что так воспитан. Потому что другого поведения себе просто не представлял. А крайовец к нему поперся по старой памяти. Он ведь за крутого пана себя держал и был твердо уверен, что хуторянину тем самым честь оказывает и что Мищук ему ноги мыть и воду пить должен. Оборзел до того, что, невзирая на крайнюю серьезность предстоящей операции, принялся ухлестывать за его старшей дочерью. Видно, долгое воздержание сказалось… Вот тогда мужик и не выдержал, выставив своего паскудного «родственничка» за дверь. И когда до меня дошло, что Тарас помогал полякам вовсе не от ненависти к нам, а просто выполняя семейный долг, то решил — не дам посадить этого дядьку. Не дам и все тут! Он не враг и не предатель, а обычный человек, попавший в сложную ситуацию. Во всяком случае, я так думаю… — Немного помолчав, я повернулся к заместителю и тихо поинтересовался: — А ты думаешь, он способен после всего взяться за оружие и начать вместе с окрестными хуторянами уполномоченных отстреливать?

Шарафутдинов отрицательно мотнул головой:

— Вовсе даже нет. Я скорее уверен в том, что Тарас теперь если винтовку и возьмет, то только для того, чтобы представителя власти защитить, так как именно ты его об этом попросил. Скажу больше — появись Илья Лисов на этом хуторе лет через двадцать, тебя там как близкого родственника примут. Просто этот хуторянин из тех людей, в которых стержень есть и все нормальные человеческие чувства в придачу. Это ведь тебе не та шалава, что своего ребенка убила, лишь бы ее саму не тронули. А Мищук до конца дней будет помнить, кто спас его семью…

Внимательно слушавшие нас пацаны согласно закивали, а Искалиев недоуменно поинтересовался:

— Это про какую вы шалаву говорили?

— А-а-а! — Я нехотя махнул рукой, но Жан проявил упорство и поэтому пришлось объяснить, про что именно вспомнил Шах. — Это еще перед Измаилом было. Мы в свежеосвобожденный городок въехали, а там как обычно — бабы, дети стоят, руками машут. Колонны с пехотой и техникой уже прошли, а мы в хвосте всей процессии плелись. Помнишь, Гек, это когда нашу полевую кухню искали?

— Угу, такое забудешь…

— Так вот едем мы едем, и вдруг перед машиной выскакивает жирная бабенция и с воплем «Смерть немецким оккупантам!!!» шмякает какой-то сверток на дорогу. Я грешным делом в первую секунду подумал, что это городская сумасшедшая и что она мину кинула под колеса. А когда ее окружающая толпа схватила, то все и выяснилось. Бандерша это местная оказалась, по кличке «Ленка-вымя». Она при немцах публичный дом хотела открыть, да что-то не заладилось, вот и обслуживала вермахт в одиночку. Даже псевдоним себе взяла с закосом под иностранку — «фройляйн Марта». Только с языком у нее были проблемы, поэтому слово фройляйн она написала как «fraulain». Я потом ее самодельные визитки видел, что из кармана выпали и по тротуару рассыпались… Но не это главное. И даже не то, что она дите от фрица нагуляла. Дело в общем-то житейское… Главное то, что эта «фройляйн» так пересрала от резких жизненных перемен, что при виде советских войск метнулась домой и, схватив ребенка, с размаху швырнула его на брусчатку перед первой же встреченной ею военной машиной. Это значит — показать хотела, как она немцев «ненавидит», ну и шкуру свою поганую спасти.

— И как — спасла?

Шах сплюнул и, не выдержав, влез в мой рассказ:

— Щаз! Илья из машины вышел и сверток, что возле колеса валялся, подобрал. А как увидел, что в нем, аж в лице переменился. Я думал, он ту суку на месте пристрелит, но командир только мертвого грудничка какой-то тетке отдал и попросил похоронить по-человечески. А бабы в этот момент уже вовсю метелили «фройляйн Марту». На клочки просто драли, аж мне не по себе стало.

— И вы не вмешались?

— Нет. Мы так и сидели в машине, пока труп «Вымени» в канаву не сбросили. А потом уехали…

Я, прикуривая одну сигарету от другой, пояснил тогдашнее наше поведение:

— До сих пор на душе погано, когда это вспоминаю. Но один черт считаю, что мы были правы, когда «фройляйн» не стали у толпы отбивать. Эта тварь ребенка убила да еще и лозунги при этом орала. Она ведь думала, что если своего немецкого наследника уничтожит, то ей все грехи спишутся. А то, что это малыш безвинный, ей просто в голову не приходило. Так что, Даурен, слушай и мотай на ус, насколько люди разными бывают. В том числе и мы… М-да…

Марат тоже вздохнул и, отвлекая меня от невеселых воспоминаний, сменил тему:

— Странно, уже двенадцать двадцать, а командира все нет. Опаздывает. Я хмыкнул и озвучил доисторическую мудрость:

— Начальство никогда не опаздывает, а только лишь задерживается! О, глянь, легок на помине!

Повернувшись к крыльцу, я указал на вышедшего Гусева, который сначала завертел головой, а потом, увидев нас, направился широким шагом к курилке. Серега при ближайшем рассмотрении оказался взволнованным и слегка дерганым. Зайдя к нам, он кашлянул и, оглядев личный состав, скомандовал:

— Строиться! — После чего, придирчиво оглядев свою команду, двинул речь: — Товарищи, как только что стало известно, на аэродром помимо народного комиссара внутренних дел прибывает посол Америки в СССР Уильям Гарриман…

— И нам по этому поводу надо выстроиться в почетный караул и сплясать чечетку?

Генерал-майор отреагировал моментально:

— Лисов, заткнись! Выстраиваться и плясать будете не вы. Посол, оказывается, собирался приехать сюда по случаю крупного наступления союзных войск в Италии. Ну, так сказать, поздравить соотечественников. А сегодня с утра ему передали результаты допроса польских диверсионных групп. Он сразу вылет перенес на несколько часов и начал созваниваться со своим президентом. И вообще — судя по всему, наши там такую волну подняли — небу жарко станет! И маховик только начинает раскручиваться. Сегодня с утра всех пленных двумя спецрейсами отправили в Москву, а уже завтра ожидается прилет следственной группы.