Дмитрий Глуховский - Пост 2. Спастись и сохранить

Но Лисицын ошарашенный какой-то, невнимательный. Шарит по карманам, находит карандашный огрызок, меленько пишет на стене: «Ты норм?» Мишель кивает ему почему-то, рада просто, что он спрашивает ее вообще.

«Сейчас тебя вместе с ними заберу отсюда, повезу. Слушайся, вопросов не задавай. Все будет ок». — Он прикрывает свои мелкие буквы ладонью, чтобы больше никто не увидел. Она опять поспешно кивает, со всем соглашается.

Он тогда слюнявит палец и стирает все свою писанину со стены. Договор их остается только у Мишель в памяти.

Она подбирает оброненный и потерянный в темноте рюкзак с бутербродами. Лисицын смотрит на нее мутно и слепо. Подзывает казаков, ее выводят в коридор.

Дверь в детскую камеру тоже открыта — Мишель успевает туда заглянуть; но там пусто. В коридоре, кроме конвоя, еще люди — комендант причесанный, тетка какая-то с глазами на мокром месте, рот платком прикрыла, все дикие и страшные. Казаки сжимают Мишель плечи, проталкивают ее в коридор. Она смотрит себе под ноги — там вереница красных бусин, как будто брусника рассыпана, только местами эта брусника солдатскими сапогами раздавлена в алые потеки: прозрачная, жиденькая чья-то кровь.

Коридорами-коридорами их вытаскивают на перрон, в блеклый утренний свет, но не туда, где казачий поезд стоит, а куда-то на край — там ждет большая моторизованная дрезина, пятеро человек караула, все нахохленные, руки на автоматах. На дрезине уже Полкан в наручниках, руки за спиной, избитый и мутный какой-то, Егора к нему пихают, а он Егора даже не сразу и признает. Лисицын подсаживает Мишель и последним запрыгивает, моторист запускает двигатель — со шнура, как бензопилу, и дрезина отчаливает. Едет в направлении Москвы.

Куда везут? Зачем?

Полкан пытается что-то Егору сказать, и тут Мишель замечает, что у него кляп во рту, тряпка грязная, он силится что-то выговорить даже через эту тряпку, видно, очень нужно, — но его пихают прикладом, чтобы отступился.

У Егора тоже руки в наручниках, оказывается. И только Мишель не стали связывать, не побоялись ее. Куда с такими предосторожностями? В Москву для дознания решили отправить? Почему тогда на этой дрезине, почему не в поезде вместе со всеми? Они же замерзнут так до Москвы ехать, вот и метель поднимается.

Мишель ищет ответа у Лисицына, но Лисицын отворачивается, кутается в шинель — ворот поднят, папаха надвинута низко, — закукливается в себе. Остальные казаки расселись так, чтобы никто из арестантов случайно не спрыгнул.

Белая громада ростовского вокзала, все-таки на могильный камень больше похожая, чем на айсберг, сдвигается в молочное марево. А за ним начинаются домишки какие-то совсем деревенские с обваленными заборами, раздетые деревья озябшие, кривые ангары за бетонными оградами и массивы гаражей из силикатного кирпича — постепенный переход из города в ничью землю.

Егор трусливо и виновато озирается на Мишель, первый раз ее толком видит со вчерашнего. Смотрит на ее окровавленные джинсы. Зрачки у него даже расширяются. Он качает головой вопросительно: с тобой ничего ведь не случилось такого… плохого?

Она тоже изучает свои джинсы, бледно-голубые вообще-то, а сейчас со страшными разводами, внутри бедра к ногам, к земле. Голубая ткань мягкая, а бурая заскорузла, как панцирь. И руки все перемазаны.

Много крови вышло.

И тут до нее доходит окончательно все. Как бомбой контузит.

Тело само начинает трястись, глаза взрываются слезами, из горла рвется волчий вой, который все слышат, кроме нее и Егора, — казаки переглядываются и только плечами пожимают, Полкан тупо пялится исподлобья.

Мишель хочет сказать ему: случилось, самое плохое, самое страшное случилось, это ты сделал, ты со мной это сделал, подонок, убийца, ничтожество жалкое, тварь! — я пустая теперь, во мне ничего не осталось, ничего от Саши, ты это все из меня вырвал, вычистил, зачем, ну зачем?!

Но она не может это сказать вслух, не имеет права раскрывать этот секрет Лисицыну. Этот ребенок Сашин у нее в животе был ее оберегом, ее пропуском в Москву, да в любую вообще жизнь, единственной причиной был, чтобы к Мишель было особое отношение; обязательно нужно, чтобы атаман и дальше в него верил!

Егор смущается. Отворачивается.

Зачем он это с ней сделал? За что?!

Она вцепляется ему в плечо, ногтями — в щеку, заставляет посмотреть на себя. Казаки сторонятся их, Лисицын дергается было, но не вмешивается — Егор все терпит, значит, Мишель защищать не надо. И когда Егор вынужден глядеть, вынужден читать, она пишет ему по воздуху: «Я», «Н», «Е», «Т», «В», «О», «Я», «И», «Н», «И», «К», «О», «Г», «Д»…

— Я не твоя! Ты этим ничего не добился! И не добьешься! Понял?!

Он сплевывает ей под ноги — ничего не слышал, но понял все.

Полкан начинает ерзать беспокойно — оборачивается на них и что-то мычит в свою тряпку, жует ее, тужится. Егор замечает это, пытается его успокоить, говорит ему что-то утешительное — по крайней мере, казакам до его уговоров дела нет. Казаки тоже контуженные все какие-то, смурные.

Мишель заставляет легкие дышать ровно, заставляет сердце замедлиться, заставляет себя быть царевной. Даже сейчас она не хочет, чтобы ее жалели. Хочет, чтобы ею восхищались. Заставляет слезы остановиться.

Полкан от уговоров вроде как присмирел, но Егор не спускает с него глаз. Потом окидывает взглядом казаков, Мишель, Лисицына. Недобрый взгляд, загнанный. Как будто шилом пырнул, такой взгляд. Что-то на него на уме бродит. Бежать собрался, думает Мишель.

Полкан снова принимается раскачиваться, дергает руками в наручниках, словно надеется разорвать цепь. Тревожность его передается казакам, Лисицын поднимается в рост, распускает свой хлыст, тычет им Полкана в широченную спину.

Егор криворото ухмыляется, подмигивает Мишель.

Дрезина проезжает какие-то гаражи силикатные, когда Лисицын вскакивает, дает отмашку тормозить. Полкана спихивают с дрезины первым, казаки хватают его под локти, двое тащат вперед к гаражам, еле с ним справляются. Егора должны вести следующим, но один из конвоиров задумался, что-то заметил в небе, шлепает губами. Потом спохватывается, Егора сталкивают в мерзлую грязь, тоже за гаражи утаскивают, и наконец Мишели сам подъесаул руку подает, галантно. Куда приехали? Что тут?

Между гаражами — проход, белые кирпичи хуями исписаны, покрышки старые валяются, битое стекло под ногами и тачка угля развалена. Полкана ставят к кирпичной стенке, он в прострации, ничего как будто не понимает.

И тут Мишель понимает — куда. Куда и зачем.

Понимает, что зря тащила с собой пластиковый школьный рюкзак, зря брала бутерброды, зря собиралась жить дальше.

Егор пытается рвануть, но оскальзывается и падает, его тут же за загривок ловят и тычками водворяют к бате. Мишель тоже ставят к изрисованным кирпичам. Она пытается пересечься с Лисицыным — как так? Был ведь уговор?! — но Лисицын занят: вытаскивает из кобуры свой пистолет, патроны проверяет.