Дмитрий Глуховский - Пост 2. Спастись и сохранить

— И журнал мой, — ставит финальное условие Таня.

— Твой! — клянется Катя.

Они листают Vogue дальше. На его разворотах — мир, удивительно похожий на настоящий и совершенно при этом на него не похожий. Мир, который, отколовшись от Московии, понесся по космосу своей какой-то странно закрученной траекторией и так далеко уже отлетел, что инопланетностью своей просто пугает. Что за странные товары в нем рекламируются, непонятно даже Кате, которая французский язык приблизительно знает. Одежда непонятна даже Танюше, которая, между прочим, среди художников по костюмам слывет самым лютым авангардистом.

Люди ли там вообще теперь живут, во Франции?

Спасибо Рублевой, спасибо князю Белоногову, спасибо журналу Vogue: спасибо за сладкое беспамятство, за вояж на европейский астероид, за то, что отвлекают Катю от сумеречных мыслей; может, и ее чернильные сны разбавят пестрым.

— Катерина! Бирюкова!

Катя оборачивается: Филиппов.

Заместитель художественного руководителя. Тучный франт с черными подглазьями от ночных пиров и всех излишеств, идущих следом. Шерстяной костюм на нем еле сходится, а надушен Филиппов так, что уже от дверей его запахом веет — сладко, тлением.

Катя спрашивается у лысого Варнавы, лучащегося счастьем и морщинистого от веселья, отходит от станка и семенит к двери. Ждет пыток и публичной казни за журнал: наверняка Антонина заподозрила ее и уже на всякий случай настучала. Филиппов заманивает ее к себе в кабинет.

Катя следует за ним крадучись и смотрит вкрадчиво.

— Да, Константин Константинович?

— Дверь прикрой-ка. Мда… — Он обкусывает ногти, взбалтывает на дне бокала коньяк. — На тебя тут запрос поступил.

— Что это значит? — Катю бросает в жар. — От… Охранки?

— Нет! Ну нет. Личный запрос! — Филиппов раскашливается, будто бы собирается петь. — От… От князя Белоногова. Конфиденциально. Его Светлость хотели бы пригласить тебя на ужин.

Катя перестает играть и впивается в толстяка глазами.

— Что? Меня?

Филиппов поднимает брови: действительно ли так уж необходимо спрашивать вот все это?

— С какой целью? — упрямо спрашивает у него Катя.

— С целью познакомиться лично, как можно догадаться.

— Я в отношениях, — категорично заявляет Катя. — Да и он в отношениях, насколько мне известно.

Заместитель директора перекатывает жиры, гложет и сплевывает кутикулы, улыбается мерзотной улыбкой Чеширского кота.

— Мне про это не известно ничего, — отвечает он. — Я не лезу в личную жизнь своих артистов. Могу только сказать, что Его Светлость человек очень широкий. А ужин это ведь иногда просто ужин.

— Так вы говорили и про Быстрицкого, Константин Константинович, — замечает Катя. — А в итоге мне пришлось…

— Я помню, что тебе пришлось. — Чеширская улыбка исчезает. — А ты помнишь, как нам пришлось заглаживать тот инцидент в «Метрополе»? И я считаю, может быть, наивно считаю, что ты все еще у нас в долгу, раз ты тут продолжаешь служить. Но бог с ними, с меценатами. Меценаты одно дело, Катенька, а государственные деятели все-таки другое. Тем более — князь. И поверь, не такой Белоногов человек, чтобы принуждать к чему-то балеринок.

— Верю.

— Но и не такой, чтобы ему в обычном ужине отказывать.

— У меня репетиции до конца недели, Константин Константинович.

— Ах да. «Щелкунчик»? — Он ворошит бумаги на своем столе. — Кто ты там? Крыса? Кукла?

— Приятно, что вы знаете все мои роли. — Она показывает зубы.

— Я просто угадал, это было несложно. Но вот что, Бирюкова. Крыс и кукол много, да и в кордебалете незаменимых нет. А вот Его Светлости почему-то захотелось поужинать непременно именно с тобой. Я не знаю, как мне выразиться еще более прямолинейно. В особенности учитывая твой должок.

Филиппов зажмуривается, умолкает. Плюет в сторону. Катя чувствует легкую тошноту.

— Я могу подумать?

— Подумай.

Катя опаздывает — нарочно, а он уже ждет. Бархатный пиджак, шелковый шейный платок, пальцы в перстнях, сорочка с витой монограммой: «АБ» — Андрей Белоногов. Он держится прямо и кажется моложе своих шестидесяти восьми, но не молодится нарочно — седая грива спадает на плечи, и закра шивать седину, как другие запоздалые ценители женской красоты, он не собирается.

При виде Кати он галантно поднимается, целует ей руку, совершенно, кажется, не смущаясь обслуги и многочисленных гостей заведения. Что же случилось с Рублевой, спрашивает себя Катя. Неужели отставка?

— Спасибо, что нашли время, — говорит Белоногов. — Я и не надеялся уже.

Катя склоняет головку, приподнимает уголки губ, осторожничает.

— Чем же я обязана?

— Приметил вас в «Спящей красавице».

— Правда? Я ведь там не солирую. Я там большую часть времени сижу с краешку и восхищенно смотрю на танцы фей.

— Когда вы на поклон выходили. Вам еще такой бравый военный выдал безвкусный такой огромный букетище. Такие только к вечному огню класть.

Катя молчит.

— Военный, правда, был хорош. Справедливости ради, — любезно добавляет князь.

— Это мой жених.

— Я так и подумал. Вы выглядели очень счастливой.

— Я долго его не видела. Он служит на Кавказе.

— Ну, на Кавказе сейчас поутихло… Что ж, ему можно только позавидовать. Мэтр, можно винную карту?

Пожилой сомелье передает ему тисненный золотом картон.

— Какая у вас патриотическая селекция. Юг России и Кавказ. Вот за что воевал ваш жених, — замечает Кате Белоногов. — Ну, а скажите, — он понижает голос, — нет ли у вас чего-то подпольного? Из калифорнийских, полнотелых, округлых?

Мэтр с сомнением косится на Катю, кашляет в седой кулак.

— Барышня со мной, и ей можно доверять, — рокочет мягко Белоногов, подмигивая Кате. — Зинфандель, пино нуар? Напа вэлли?

— Есть зинфандель, — кашляет в кулак сомелье, оглядываясь с опаской даже на официантов. — Но будет в бутылках из-под кагора.

— Главное не форма, а содержание, — шутливо отвечает ему Белоногов.

Несут неведомый зинфандель, и какие-то крохотные чудно пахнущие салаты — «Что это? Трюфель!», — и нежное, как женские губы в поцелуе, красное мясо в компании пророщенной сои, в общем — ах.

Катя едва пригубливает вино, едва притрагивается к мясу.

— А теперь он уехал на восток, — говорит она. — В Ярославль. И ни слуху ни духу.

— В Ярославль? — Князь морщит высокий лоб. — Не лучшее сейчас место.

— Вам что-то известно?

Она откладывает прибор.

— Кое-что, но немногое. — Он вздыхает. — Вы знаете, я при дворе несколько особняком. Мне-то покойный император жаловали дворянский титул по дружбе, а не по службе . Хотя сами-то они из службы как раз и были. Так что белая кость ко мне и ревнует, и подозревает меня во всяком.