Джо Аберкромби - Море Осколков: Полкороля. Полмира. Полвойны

— Заткнись, Бранд.

И она высвободила руку и принялась расстегивать ему пояс. Она не знала, что дальше делать, но ведь даже у самых дурных получается…

Так что не так-то уж это все сложно, правда?

Они уснули друг у друга в объятиях, но долго это не продлилось. Как же она мечется во сне! Дергается, извивается, дрожит, пинается и катается с боку на бок! После особо удачного удара коленом в бок он проснулся и выкатился из собственной кровати.

Поэтому он устроился на рундуке, на крышке, отполированной до зеркальной гладкости его собственным задом — сколько ж миль туда и обратно он на нем веслом ворочал! Сидел и смотрел на нее.

Она затихла во сне — лицом вниз, руки широко раскинуты. Луч солнца из узкого окна падал ей на спину, одна рука свешивалась с кровати, на полу золотился отблеск света эльфьего браслета. Одна длинная нога высовывалась из-под одеяла, через бедро шел морщинистый шрам, переплетенные золотыми и серебряными кольцами волосы разметались по лицу, и так видел он половину закрытого глаза и маленький кусочек щеки с похожей на стрелу отметиной шрама.

Понятное дело, сидел он с глупой улыбкой. И слушал, как она храпит. Вспоминал, как она храпела ему над ухом, пока они плыли по Священной и Запретной. И как ему это нравилось. И глазам своим не верил — надо же, случилось. Вот она, обнаженная, лежит в его постели.

А потом он вдруг начал беспокоиться.

Что люди-то подумают? Ну, когда узнают, что они… сделали это? Что скажет Рин? И мать Колючки? А если она забеременеет? Он слышал, что с первого раза обычно ничего не бывает, но вдруг? А ведь она скоро проснется. А что, если она больше не захочет быть с ним? И с чего бы ей вообще этого хотеть? И в самом потаенном уголке души зрел самый страшный вопрос. А что, если она проснется и… ничего такого не скажет? Это что ж, получается, у него теперь девушка есть? И что дальше с этим делать?!

— Боги, — пробормотал он и уставился, моргая, в потолок.

В конце концов, они же ответили на его молитвы и привели ее к нему в постель, правда? Ну так с чего бы им забирать ее из постели?

Всхрапнув особенно сильно, Колючка дернулась, потянулась, сжала кулаки, дернула ногами — мускулы ходуном заходили. Высморкнула из носа соплю, утерлась ладонью, протерла глаза другой ладонью и сбросила спутанные волосы с лица. И вдруг застыла, а потом резко вывернула голову и уставилась на него широко открытыми глазами.

— Доброе утро, — сказал он.

Она удивленно пробормотала:

— Значит, это не сон?..

— Похоже, что нет.

Ага. Это самый настоящий кошмар!

Они долго смотрели друг на друга.

— Ты хочешь, чтобы я ушла? — спросила она.

— Нет! — ответил он, пожалуй, слишком поспешно и слишком громко. — Нет. Хочешь, чтобы я ушел?

— Нет.

И она медленно села, натянула одеяло на плечи, выставила колени и широко зевнула.

— Почему? — оказалось, он сказал это вслух.

Она замерла на половине зевка — так и застыла с открытым ртом.

— Что, не задалась вчерашняя ночка, да?

Она вздрогула, словно он залепил ей пощечину.

— Что я сделала не так?

— Ты? Нет! Ты ничего… я о себе говорю вообще-то.

На самом деле он не был так уж уверен, что говорит о себе, но слова вылетали как-то сами по себе:

— Рин же тебе сказала, да? Что мой собственный отец не хотел, чтобы я рождался. Что моя мать не хотела, чтобы я у нее был.

Она нахмурилась:

— Я слышала, твоя мать умерла.

— А разве это не одно и то же?

— Нет. Не одно.

Он не слушал:

— Я вырос, ковыряясь в помойках. Я выпрашивал еду для сестренки. Я возил кости, как раб.

Он не хотел это говорить. Никому и никогда. Но это вырвалось. Само. Как рвота.

Колючка захлопнула рот:

— Я, конечно, сука, дура и задница, Бранд, но не такая уж задница, чтобы заноситься перед тобой из-за всего этого. Ты хороший человек. Человек, которому можно доверять. И все, кто тебя знает, так думают. Колл только о тебе и твердит, Ральф тебя уважает. Ты даже отцу Ярви нравишься — а ведь ему никто не нравится.

Он удивленно поморгал:

— Я же всегда молчу.

— Правильно! Ты слушаешь, что другие люди говорят! А еще ты красивый и хорошо сложен. Мне Сафрит тыщу раз говорила.

— Правда, что ли?

— Они с матерью Скейр целый вечер твой зад обсуждали!

— Ээээ…

— Да от тебя любая девушка без ума будет! К тому же теперь ты не на помойке живешь! Непонятно только, почему ты хочешь, чтобы я была твоей девушкой…

— В смысле?

Ему и в голову не приходило, что она может сомневаться! Она ж всегда выглядела такой уверенной в себе!

Но она только крепче натянула на плечи одеяло и посмотрела на свои босые ноги с недовольной гримасой:

— Я себялюбива.

— Ты… честолюбива, вот. И мне это нравится.

— Я злая.

— Нет. Ты остроумная. И это мне тоже нравится.

Она осторожно потерла шрам на щеке:

— Я страшная.

Тут он зверски разозлился — даже сам от себя такого не ожидал:

— Какой идиот это сказал? Во-первых, это вранье, во-вторых, я ему рыло начищу!

— Я сама могу кому угодно рыло начистить. В этом вся и проблема. Я не… ну, ты понимаешь.

И она вытащила руку из-под одеяла и почесала бритую половину головы.

— Я не такая, какой должна быть девушка. Или женщина. Никогда не была и не буду. Я не умею…

— Чего?

— Ну… улыбаться. Не знаю… шить. Тоже не умею, вот.

— Мне не нужно ничего зашивать!

И он съехал со своего рундука и встал перед ней на колени. Его сомнения рассеялись. Перед этим все как-то расстроилось, и он не позволит этому случиться снова. Упрется изо всех сил — и не позволит.

— Я засматривался на тебя еще с нашего приезда в Первогород. Или даже раньше.

И он протянул руку и накрыл ее ладонь своей. Может, это и выглядело неуклюже, зато все честно.

— Просто я думал, что такая, как ты, — не для меня.

И он посмотрел ей в лицо, отчаянно пытаясь подобрать нужные слова:

— Я когда смотрю на тебя и понимаю, что ты моя… в общем, я чувствую… словно награду выиграл.

— Награду, на которую никто другой не позарился… — пробормотала она.

— А мне плевать на других! — сказал он и опять разозлился — она даже глаза вскинула. — Ежели они такие дурни и сами не видят, что хоть все море обплыви, лучше тебя не сыщешь, — мне же лучше, вот!

И он замолчал, и залился краской, и подумал, что вот теперь точно все испортил.

— Мне приятней слов в жизни никто не говорил.

И она протянула руку и откинула волосы ему с лица. Так ласково и нежно, словно перышко его коснулось. И он думать не мог, что она может быть такой нежной.

— Мне тоже приятного мало в жизни говорили. Ну так и что ж теперь…

Одеяло сползло с ее голого плеча, и он потянул его вниз и провел рукой по ее боку, по спине, и кожа шуршала о кожу, такая теплая и гладкая, и она прикрыла глаза, и его…