Джо Аберкромби - Море Осколков: Полкороля. Полмира. Полвойны

— Я знаю, — проворчала Колючка, чувствуя, что все, рана открылась и болит сильней прежнего — из-за чувства вины, которое ее и вскрыло. — И он лучший из людей, из тех, кого я знаю. Так что это, черт побери, вовсе не новость для меня!

Рин вытаращилась:

— Тогда как ты можешь с ним так обращаться? Да если б не он, я б давно вылетела в Последнюю дверь, и ты тоже! И вот она, благодарность за все…

Так. Оно понятно, она могла где-то ошибаться, кое о чем не знать, хотя знать следовало, и вообще не замечать того, что под носом творится, но есть же какой-то предел!

— Так-так-так, а ну-ка, стой, тайная сестричка Бранда! Нет, понятно, ты раскрыла мне глаза: я себялюбива и вообще сука и все такое. Но. Мы с Брандом рядом на веслах сидели. И в команде оно так: один за всех и все за одного. Да, он стоял со мной плечом к плечу, но и я тоже, и…

— Я не об этом! Я о том, что до этого случилось! Когда ты убила того парня. Эдвала.

— Что?

Тошнота накатила сильнее.

— Я помню, что тогда было! Бранд просто стоял и смотрел!

Рин аж рот раскрыла от удивления:

— Слушай, а вы вообще за этот год хоть парой слов перекинулись?

— Нет! Насчет того дела с Эдвалом — нет, уж будь уверена!

— Ну понятно, — и Рин прикрыла глаза и улыбнулась: мол, теперь все ясно. — Он ведь, глупец, никогда не требует благодарности за то, что сделал. Он тебе ничего не сказал.

Колючка ничего не понимала.

— А что он, черт побери, должен был мне сказать?

— Он пошел к отцу Ярви.

И Рин взяла Колючку за плечо, крепко так взяла, и отчеканила, слово за словом:

— И рассказал, что случилось на берегу. Хотя и знал, что поплатится за это. Это дошло до мастера Хуннана. И его не взяли в поход, и лишили его места на ладье, и он не стал воином, и все его надежды пошли прахом.

И тут из Колючкиной груди вырвался странный звук. Какое-то сдавленное кудахтанье. Так клохтает курица, когда ей сворачивают шею.

— Пошел, значит, к отцу Ярви… — просипела она.

— Да.

— Бранд спас мне жизнь. И из-за этого потерял все, о чем мечтал.

— Да.

— А я над ним из-за этого смеялась и издевалась над ним всю дорогу вниз по Священной и Запретной и обратно.

— Да.

— Так чего ж он, мать его, просто не сказал мне, что…

И тут Колючка заметила, как что-то блеснуло в вороте рубахи Рин. И она потянулась к этому блестящему, поддела дрожащим пальцем и вытащила на свет.

Бусы. Стеклянные бусы, синие с зеленым.

Те самые, что Бранд купил на рынке в Первогороде. Те самые, про которые она думала: это для нее. А потом решила, что для какой-то другой девицы в Торлбю. Те самые, которые, как выяснилось, предназначались для сестры. О существовании которой она так и не сподобилась узнать, потому что не пожелала спросить.

Колючка снова жалко кудахнула, только куда громче.

Рин смотрела на нее как на сумасшедшую:

— Что такое?

— Какая же я дура!

— Чего?

— Где он?

— Бранд? В моем доме. В нашем доме.

— Извини.

Колючка уже пятилась.

— Насчет меча потом поговорим!

И она развернулась и побежала к воротам.

Какой же он все-таки красавец. А сегодня — в особенности. А может, она просто по-другому смотрела на него — ну, после всего того, что узнала.

— Колючка! — Он явно не ожидал ее увидеть — и немудрено. И он тут же забеспокоился: — Что-то случилось?

И тут она сообразила, что выглядит, наверное, кошмарней обычного. И зачем она бежала всю дорогу? Могла бы хотя бы постучаться и ждать, пока откроют, и успела бы перевести дух и вытереть пот со лба. Но она слишком долго ходила вокруг да около. И пришло время говорить прямо. Даже если со лба пот течет.

— Я с твоей сестрой пообщалась, — сказала она.

Он расстроился еще больше:

— Насчет чего?

— Ну, для начала узнала, что у тебя сестра есть.

— Ну это ж ни от кого не секрет.

— Ну, это-то нет.

Он расстроился сильнее:

— И что она тебе сказала?

— Что ты спас мне жизнь. Когда я убила Эдвала.

Он вздрогнул:

— Я же велел ей ничего не рассказывать!

— В общем, она все равно рассказала.

— Так. Может, в дом зайдешь? Если хочешь, конечно.

И он отступил от двери, и она прошла за ним в темный коридор. Сердце стучало сильней и сильней.

— Не стоит благодарности.

— Нет, — ответила она. — Стоит.

— Я ж не хотел совершить… ну, благородный поступок и все такое. Просто хотел сделать… ну, правильно все сделать. Но я все колебался и все никак не мог решиться, а потом все равно все испортил…

Она шагнула к нему:

— Ты ходил к отцу Ярви?

— Да.

— Отец Ярви спас мне жизнь?

— Да.

— Тебя не взяли в поход из-за этого?

Он пожевал губами, словно пытаясь потянуть время и найти отговорку, отпереться от этого — но не сумел.

— Я все хотел тебе рассказать, но…

— Такой, как я, пожалуй, расскажешь…

— Да и я говорить не мастак…

И он откинул волосы и поскреб в голове так, словно она болела:

— Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя обязанной. Это было бы нечестно.

Она растерянно поморгала:

— Значит… ты не просто рискнул всем, чтобы спасти мою жизнь. Ты еще и молчал, чтобы я, видите ли, себя неудобно не чувствовала.

— Ну… можно и так сказать. Наверное.

И он поглядел на нее исподлобья, и глаза его блестели в темноте. И снова этот взгляд. Жадный такой, словно он смотрит и не может насмотреться. А ведь она пыталась вырвать с корнем все эти надежды, и вот они снова расцвели, и снова все в ней всколыхнулось, сильней прежнего.

Она сделала маленький шажок ему навстречу:

— Прости меня.

— Тебе не за что просить прощения.

— Есть за что. За то, как я с тобой обращалась. На обратном пути. Ну и на пути туда тоже. Прости меня, Бранд. Я еще никогда не чувствовала себя такой виноватой. Я вообще никогда не чувствовала себя виноватой. Придется над этим поработать. Прости… я тебя тогда… неправильно поняла.

Он молча стоял. И ждал. И смотрел. И вообще, вообще никак не пытался помочь!

Ну? Просто возьми и скажи это. Неужели это настолько трудно? Ты ж людей убивала! Ну! Скажи это!

— Я перестала разговаривать с тобой… потому что…

Как же трудно слова выговаривать, словно наковальни из колодца тащишь!

— Я… мне…

Словно по тонкому льду идешь и не знаешь, выдержит ли лед следующий шаг или провалишься в полынью с концами.

— В общем, мне…

Она не сумела выговорить «ты мне нравишься». Даже под страхом смерти не сумела бы! И она крепко зажмурилась.

— В общем, я хотела сказать, что… Ого!

И она резко раскрыла глаза. Он дотронулся до ее щеки, кончики пальцев нежно погладили шрам.

— Ты до меня дотронулся.

Ну и глупость она сморозила! Она и раньше была большой мастерицей по этому делу, но тут что-то прямо на удивленье идиотское она сказанула! А то они оба не видят, что он до нее дотронулся. И самое главное, наверняка не просто так.