Джо Аберкромби - Море Осколков: Полкороля. Полмира. Полвойны

Ярви, почитай обрадованный, что его отвлекли, взобрался к Ничто, вглядываясь на юг. Но долго продлиться его радости было не суждено. Как обычно.

— Трудно сказать, — ответил он. — Наверно.

Почти наверняка. Он разглядел прозрачные кляксы на фоне блеклого неба.

К ним присоединилась и Сумаэль. Прикрыв глаза ладонью, она не подавала и намека на то, что ей кто-либо нравится. Ее скулы отвердели:

— Он поднимается со стороны двора Шидуалы.

— Может, они разожгли костер, — предположил Ральф, но улыбка его померкла.

— Или костер разожгла Шадикширрам, — сказал Ничто.

Толковый служитель всегда уповает на лучшее, но готовится к худшему.

— Нам надо подняться в гору, — сказал Ярви. — Посмотреть, идет ли кто за нами.

Ничто вытянул губы и легонько сдул пылинку со своего сверкающего клинка.

— Сами знаете, идет.

И она шла за ними.

Всмотревшись сквозь странное круглое оконце трубы Сумаэль с каменистого склона над прудом, Ярви различил на снегу точки. Черные точки ползли вперед и надежда вмиг вытекла из него, как вино из проколотого меха. Когда дело касалось надежды, его обшивка давала течь уже с давних пор.

— Я насчитала две дюжины, — сказала Сумаэль. — Видимо, баньи с моряками «Южного Ветра». У них собаки и сани, и они, скорее всего, вооружены до зубов.

— И настроены нас уничтожить, — пробормотал Ярви.

— Ну, либо так, либо они очень, очень хотят пожелать нам доброго пути на прощание, — отозвался Ральф.

Ярви опустил трубу. Трудно представить, что какой-то час назад они веселились. Лица друзей опять вытянулись в привычной, до невыносимости надоевшей тревоге.

Само собой, исключая Ничто, чей взгляд, как всегда, горел безумием.

— Как далеко они от нас?

— Вроде бы милях в шестнадцати, — ответила Сумаэль.

Ярви свыкся принимать ее догадки за истину.

— Сколько времени у них займет покрыть эти мили?

Она провела подсчет, беззвучно шевеля губами.

— Если подналягут на санях, то завтра с ранней зарей уже могут быть здесь.

— Тогда лучше бы нас здесь не было, — произнес Анкран.

— Ага. — Ярви оторвал глаза от своего безмятежного королевства и посмотрел наверх — на голую щебнистую осыпь и расколотые валуны. — В жаркой стране от их саней никакого толку.

Ничто нахмурился на белесое небо и грязными ногтями поскреб шею.

— Рано или поздно последнее слово будет за сталью. Это — закон.

— Тогда пускай поздно, — ответил Ярви, взваливая на себя поклажу. — А сейчас — бежим отсюда.

Они бежали.

Или неслись трусцой. Или тряслись, спотыкались и продирались вдоль каменистых, адовых склонов, где среди оплавленных валунов не прорастало ни травинки и в небе не пролетало ни птицы. Здесь искореженный в муках Отче Твердь дышал жаром, таким же безжизненным, как прежний холод.

— Ветер странствий раз за разом выносит меня к очаровательным берегам, — присвистнул Анкран, когда после очередного перевала перед ними воздвиглась новая курящаяся гряда.

— Они по-прежнему нас преследуют? — спросил Джойд.

— На таком скалистом взгорье попробуй кого-нибудь заметь. — Сумаэль осмотрела в подзорную трубу пройденное ими пепельное, затянутое испарениями безлюдье. — Особенно тех, кто не желает показываться.

— Может, они повернули обратно. — Ярви обратился к Той, Что Тянет Жребий, умоляя хоть сейчас ниспослать им чуточку удачи. — Может, у Шадикширрам не вышло уговорить баньи пойти сюда вслед за нами.

Сумаэль утерла пот с чумазого лица.

— Кто откажется побывать в таком чудесном краю?

— Не знаешь ты Шадикширрам, — сказал Ничто. — Наш капитан умеет убеждать. Она — великий предводитель.

— Что-то я не заметил, — сказал Ральф.

— Ты не был при Фулку, где она вела к победе армаду императрицы.

— А ты, значит, был?

— Я бился на другой стороне, — ответил Ничто. — Я был поединщиком короля Алюкса.

Джойд, не веря, наморщил лоб:

— Ты был королевским поединщиком? — Глядя на Ничто, было трудно себе это представить, но Ярви повидал на боевой площадке много великих воинов и подобного владения мечом не встречал ни разу.

— Наш флагман запылал. — При этом воспоминании старый боец добела стиснул кулак на рукояти. — На канатах у дюжины галей, скользкий от крови убитых, кишащий солдатней императрицы — вот каким был наш корабль, когда мы с Шадикширрам сошлись в первой схватке. Я утомился в бою и ослаб от ран. Я не привык к шаткой палубе. Она прикинулась неумелой женщиной, я был горд — и поверил, и она пустила мне кровь. Так я стал ее рабом. Когда мы сразились вновь, я был заморен голодом, а она вышла с клинком в руке и крепкими парнями за плечами против моего кухонного ножика. Она пустила мне кровь во второй раз, но, возгордившись, не стала отнимать мою жизнь.

Его губы скривила знакомая безумная усмешка, и изо рта брызнула пена, когда он лающе чеканил слова:

— Теперь мы встретимся с ней в третий раз, и меня больше не тяготит былая гордость. Я сам выберу место схватки и пущу ей кровь. Вот так, Шадикширрам!

Он вскинул меч, и по голым скалам раскатился его ломаный хрип, заполняя долину:

— День настал — сегодня! Время пришло — сейчас! Надвигается расплата!

— А расплата не может надвинуться после того, как я доберусь живым до Торлбю? — поинтересовался Ярви.

Сумаэль с мрачной решимостью затянула пояс.

— Пора уже поспешить.

— А до этого мы чем занимались?

— Плелись.

— И каков твой замысел? — спросил Ральф.

— Зарезать тебя и в знак примирения отдать ей твой труп!

— По-моему, не примирения ради она проделала весь этот путь. Как считаешь?

Сумаэль задвигала скулами.

— Боюсь, ты прав. Мой замысел — добраться до Ванстерланда вперед них. — И она начала спускаться, с каждым шагом из-под сапог сыпались камешки.

Испытание духотой проходило, почитай, хуже, чем испытание льдом. Хоть снегопад и не прекращался, им становилось все жарче и жарче, и слой за слоем они стаскивали с себя вожделенные прежде одежды — пока не очутились полуголыми, мокрыми от пота и черными от пыли, как горняки только что из забоя. На смену голоду пришла жажда. Анкран отмерял из двух бутылей мутную, с гадким привкусом воду куда более ревниво, чем припасы на палубе «Южного Ветра».

Прежде их тоже одолевал страх. Ярви не мог припомнить и дня, когда бы он не боялся. Но тогда это был тягучий страх перед морозом, голодом и усталостью. Сейчас их пришпоривал жестокий наездник. Страх перед острой сталью, острыми клыками банийских псов, и самым острым из всех — мстительным гневом бывшей хозяйки.

Они тащились, сбивая ноги, пока не стало так темно, что Ярви перестал различать поднесенную к лицу ладонь. Отче Месяц и все его звезды потонули во мгле, и беглецы молча забились в расселину среди камней. Ярви провалился в зыбкое подобие сна, чтобы, как показалось, через пару минут его встряхнули и подняли. С первым лучом рассвета, в синяках и ссадинах, он опять устремился вперед, окутанный обрывками ночных кошмаров.