Джо Аберкромби - Море Осколков: Полкороля. Полмира. Полвойны

Ярви потуже натянул на плечи овчину и всмотрелся в огонь. Языки пламени оборачивались ликами прошлого и былыми поступками.

— Из-за своей руки или из-за того, что у меня ее нет, я хотел отречься от наследования и вступить в Общину служителей. Но моего отца, Атрика, убили. Его предал Гром-гиль-Горм со своей служительницей, матерью Скейр. Так мне сказали. И я повел двадцать семь кораблей в набег. Дядя мой, Одем, вынашивал свои планы. — Его голос вдруг задрожал. — Среди которых было: прикончить меня и самому сесть на трон.

— Принц Ярви, — проурчал Анкран. — Атриков младшенький. У того рука была искалечена.

Ярви протянул руку к свету, и Анкран убедился воочию, пристукивая себя по свернутому носу.

— Да, когда мы шли через Торлбю, бродила молва о его кончине.

— Они чуток поспешили о ней объявлять. Я упал с башни, и Матерь Море вынесла меня прямо в руки Гром-гиль-Горма. Я притворился поваренком, а он нацепил на меня ошейник и продал в Вульсгард, в рабство.

— И там-то мы с Триггом тебя и купили, — вполголоса протянул Анкран, со всех сторон обкатывая его рассказ — так купец мог бы осматривать кольцо у ювелира перед покупкой, пытаясь взвесить, сколько в этом сплаве настоящего золота. — Потому что ты, по твоим словам, умел грести.

Ярви пожал плечами и втянул увечную руку обратно в теплый рукав.

— Как видишь, я способен еще и не на такое вранье.

Джойд пшикнул сквозь губы.

— Кто бы спорил, у каждого есть свои тайны, но эта — из ряда вон.

— И явно опаснее обычных, — сказала, прищурившись, Сумаэль. — Зачем прервал молчание?

Ярви на миг задумался.

— Вы заслуживаете правду. А я заслужил эту правду рассказать. А она — заслуживает быть услышанной.

И опять тишина. Джойд втер в ступни еще жира. Анкран и Сумаэль обменялись долгими взглядами. А потом Ральф просунул язык меж губами и похабно забекал.

— И че, кто-нибудь поверил в эту чушь?

— Поверил я. — Ничто, с громадными черными глазами, встал и воздел над головой меч. — И теперь я приношу клятву. — Он всадил меч в костер, по спирали взмыли искры, и все оторопело отпрянули. — Клянусь солнцу и луне. Да будет клятва на мне ярмом и во мне стрекалом. Да не знать мне покоя, покуда законный государь Гетланда снова не сядет на Черный престол.

Все замолкли на куда дольший срок, и ни один не был так потрясен, как Ярви.

— У кого-нибудь из вас было такое, когда вам казалось, что вы живете во сне? — пробурчал Ральф.

Джойд лишь снова вздохнул.

— Частенько.

— В кошмарном, — добавила Сумаэль.

Поутру нового дня они перевалили подъем, и вид, который их встретил, точно был порожден сновидением. Может быть, и кошмарным. Впереди вместо белых холмов стояли черные, и сквозь клубы дыма и пара вдалеке зыбко маячили горы.

— Жаркие земли! — провозгласил Анкран.

— Место, где боги льда и пламени объявили друг другу войну, — прошептал Ничто.

— С виду терпимо, — сказал Ярви, — для поля-то боя.

Между белым и черным протянулась полоса зеленой листвы. Ветерок колыхал поросль, в небе вились стаи птиц, под размазанным солнцем поблескивала вода.

— В царстве зимы прорубили весеннюю просеку, — сказала Сумаэль.

— Не верю я этому, — сказал Ничто.

— Чему же ты веришь? — спросил его Ярви.

Ничто приподнял меч и не столько улыбнулся, сколько приоткрыл щербатые зубы.

— Одному ему.

Пока они, оступаясь, брели туда, никто не упомянул вчерашнее откровенничанье. Словно сами не знали, стоит ли ему верить, и что делать дальше, если все-таки стоит, и поэтому решили притвориться, что ничего не было, и относиться к нему как прежде. В общем, Ярви все это устраивало. Он всегда чувствовал себя скорее поваренком, нежели королем.

Снег под его стоптанными сапогами сперва поредел, потом начал подтаивать и просачиваться сквозь подошвы, потом сделался скользким пополам с грязью, а потом совсем исчез. Земля сперва затянулась заплатками мха, потом поросла высокой травой, потом запестрела полевыми цветами, которым даже Ярви не знал названий. Наконец они вышли на бережок широкого пруда, оттуда, из молочно-мутных вод, вытекал ручей. Кривое дерево раскинуло над их головами свою крону цвета оранжевой ржавчины.

— Последние несколько лет, а особенно в последние дни я гадал, что же я натворил, чтобы заработать такое наказание, — произнес Джойд. — А теперь мне не ясно, чем же я заслужил такую награду.

— Жизнь воздает не по заслугам, — сказал Ральф, — а по тому, сколько ты сумел ухватить. Где там наша удочка?

И старый разбойник принялся таскать из взбаламученной воды рыбу — и так быстро, что только успевал насаживать наживку. Снова пошел снег, но на прогретую землю снежинки не оседали, а сухих веток кругом было навалом, поэтому путники развели костер, и Анкран устроил им пиршество, поджарив рыбу на плоском камне.

После еды Ярви развалился, положив руки на набитый живот, опустил ноги отмокать в теплую воду и задумался, когда и где в последний раз был так счастлив? Конечно, не на боевой пощадке, после очередных позорных тумаков. Точно не прячась от отцовских затрещин и не раскисая под сердитым материнским взглядом. И даже не подле очага матери Гундринг. Он поднял голову, разглядывая своих разномастных одновесельников. Станет ли хуже, если он так и не вернется домой? Ведь неисполненная клятва далеко не то же самое, что нарушенная…

— Пожалуй, неплохо бы нам остаться здесь, — лениво пробормотал он.

Сумаэль насмешливо подернула губами.

— Кто же тогда поведет народ Гетланда в счастливое завтра?

— У меня такое ощущение, что они доберутся туда и сами. Лучше я стану королем этого озера, а ты — моей служительницей.

— Матерью Сумаэль?

— Ты всегда знаешь верный путь. Будешь вести меня к меньшему злу и наибольшему благу.

Она фыркнула.

— Этих мест нет ни на одной карте. Надо отлить.

Ярви наблюдал, как она скрывается в высокой траве.

— У меня ощущение, что она тебе нравится, — протянул Анкран.

Ярви тряхнул головой.

— Ну… она нам всем нравится.

— Само собой, — подтвердил Джойд, широко ухмыляясь. — Без нее нам жизни нет. В буквальном смысле.

— Но тебе, — хрюкнул Ральф и закрыл глаза, подкладывая руки под голову, — она нравится.

Ярви кисло пошевелил губами, но возразить не смог.

— У меня искалечена рука, — обронил он. — Все остальное пока что при деле.

Анкран изобразил нечто, похожее на смех.

— И есть ощущение, что ты нравишься ей.

— Я? Да со мной она самая нелюдимая!

— Вот именно. — Улыбнулся и Ральф, вольготно поелозив по траве плечами. — Ах, я ведь помню, каково это: быть молодым.

— Ярви, — Ничто, высок и тверд, стоял на валуне неподалеку от раскидистого дерева. Совершенно не интересуясь, кто кому нравится, он изучал дорогу, по которой они пришли. — Мои глаза стары, а твои — молоды. Это дым?