Гарет Пауэлл - Свет невозможных звезд

Пальцы Паука, сжимавшие ручки платформы, побелели. Если разожмутся, колесико раздавит мне ногу.

— Думаю, будь здесь капитан… — начал Гант.

— Ну, его тут нет. — Я чувствовала, как у меня горят щеки. — Мориарти оставил командовать меня, а не тебя. День выдался очень даже долгий и странный. Так что, если не хочешь обвинения в мятеже, ты нас впустишь. Сейчас же!

Двойной набор глаз заморгал на меня. Я впервые повысила голос в присутствии Ганта.

— Ладно-ладно. — Он опустил дробовик. — Что ты затрепыхалась?

Сердце у меня заходилось, но я не смела выдать скопившегося в горле нервного напряжения. Я твердо решила не дрогнуть при этой первой настоящей проверке моей власти. Паук бросил на меня любопытный взгляд — я не поняла, одобрительный или удивленный.

— Похоже, она не шутит, лягуха, — заметил он. — Посторонись-ка лучше.

Гант надулся на нас, выругался на родном языке и отступил с дороги.

— Ну, — сварливо буркнул он, — я вас предупредил. Если какое чудище станет рвать вашу грудь изнутри, ко мне не бегите.

Паук протолкнул платформу на последние пару метров до люка и остановил в трюме.

— Ты, — ханжеским тоном обратился он к Ганту, — пересмотрел слишком много фильмов.

Стоя на мостике корабля-кинжала, я обозревала стекавшиеся со всей Общности картины столкновений и гибели. История еще не знала таких масштабных схваток между флотами. Белые корабли разметывали боеспособные силы человечества и сметали всякое сопротивление.

— «Взгляните на мои великие деянья, — забормотала я, — владыки всех времен…» [3] Из стихотворения П. Б. Шелли «Озимандия», перевод В. Брюсова.

«Прошу прощения?»

Стоявшее у меня за плечом существо напоминало мохнатого многоглазого гигантского медведя. Аватара Кинжального флота, воплощение коллективного разума. Его слова проступали в моем мозгу, не колебля воздуха между нами.

— Цитата, — объяснила я. — Из старого стихотворения.

«Твоего?»

— Нет, много старше.

«Тебе не больно?»

— Из-за разрушений? — Я задумчиво обвела взглядом экраны. — Неприятно, но вы же объяснили, что по большому счету это во благо.

«Я подразумевал поэзию. Воин-поэт, должно быть, жалостное создание — его душа должна разрываться противоречиями непримиримой двойственности».

Я вздернула бровь.

— Вас заботят такие вопросы?

Зверь взглянул на меня россыпью глаз-самоцветов.

«Мы не правы?»

Вдвоем с ним мы стояли в рубке — посреди безупречно белой сферы. На возвышении в центре.

— Нет, правы.

«Так каким образом ты примиряешь необходимость насилия с эмпатией художника?»

Я смотрела на одну из стычек, разыгрывавшихся на внутренней поверхности сферы. Два белых кинжала рвали в клочья боевой крейсер Внешних. Изнутри его пробивались взрывы, сминался и раскалывался металл, мужчины и женщины умирали на сто мучительно неприятных ладов.

— Стараюсь об этом не думать.

«Отрицание?»

— Самосохранение.

«Ценой отказа от полного осознания последствий твоих решений?»

— Это свойственно человеку.

«Это объясняет вашу воинственную историю. Не говоря уж об осквернении окружающей вас среды».

Я оттопырила щеку языком и протяжно вздохнула. Нелепым казалось мне изображать здесь пару богов-олимпийцев, невозмутимо обсуждающих природу человечества перед лицом гибели тысяч людей.

— «Садовнику нет дела до стебелька травы, — процитировала я одну из самых популярных моих поэм, — лишь бы жил луг».

«Утилитарный подход?»

— Максимальное благо для максимального числа людей. Нужды большинства перевешивают потребности немногих.

«В таком случае мы с тобой согласны».

— Я и не сомневалась.

«Как и мы. Нам просто было любопытно, каким образом ты сочетаешь участие в уничтожении такого множества представителей своего вида с сочинением стихов, оплакивающих тщету войн».

Пора бы ему уже было заткнуться.

— Люди — сложные существа, — сказала я.

«Вы способны одновременно принимать две противоречивые точки зрения?»

— Пожалуй, так.

«Это многое объясняет в вашем видовом поведении».

Алексий Бошняк сидел на каменной лавке в пустой белостенной каюте. Архангел флота дыбился за его спиной на задних лапах.

— Вас бы следовало расстрелять как предателя, — сказала я.

Бошняк прищурился на меня из-за антикварных очков. Его волосы разлетались пухом одуванчика. Он так и носил мешковатый костюм с незашнурованными ботинками, и за левым ухом у него торчало неизменное стило. В последние мгновения нашей стычки со «Злой Собакой» он переслал этой заблудшей посудине все, что раскопал о Кинжальном флоте, Интрузии и стоящей перед нами угрозе.

— Предатель здесь не я.

— Хотите сказать — я?

— Вы видели донесения. Знаете, сколько народу поубивали.

Флот, разлетевшись со станции Камроз, встречал на своем пути сопротивление по всей Общности — и сокрушал его без ненависти и без пощады.

— Знаю. Это… неприятно.

— Неприятно?

Я пожала плечами:

— Мы не ожидали от людей такого сопротивления.

— От людей? — Бошняк вскочил бы на ноги, если бы медведь не удержал его огромной лапой за плечо. — Вы себя хоть слышите, Судак?

— Я делаю все для защиты человечества.

— Вы его убиваете.

Я поджала губы, а когда заговорила, голос мой звучал ровно:

— Вы знаете о драконах. Если позволить человечеству затеять новую войну, она привлечет их целую стаю.

Бошняк покраснел.

— Человечество уже ведет войну. Против вас!

— И потому ее необходимо закончить быстро и эффективно.

— Убивая всех, кто встает против нас?

— Ради спасения большинства.

Старик презрительно фыркнул.

— Может, вы еще и благодарности ждете?

За такие слова я могла бы его ударить. Но вместо этого выпрямилась со всем достоинством и самообладанием, приличествующим бывшему капитану флота Конгломерата.

— Доктор Бошняк, — размеренно и взвешенно заговорила я, — мне, как никому, известно, что такое трудный выбор. И о благодарности я все знаю. Перед вами женщина, которая положила конец войне Архипелаго — самому разрушительному конфликту в человеческой истории. Я пожертвовала одной планетой, чтобы спасти сотни других. А единственной благодарностью мне стал смертный приговор.

Бошняк побагровел.

— Я не желаю больше принимать в этом участия!

Услышав это, я свысока взглянула на его жалкую сутулую фигуру. В самом деле, никому не нужный человечишко; книжный червь, ничего не понимающий в настоящей жизни, в холодной, жестокой необходимости — цене выживания. Я прокашлялась.

— Извините, доктор, не вижу, как это зависит от вас.

— Приближаемся к Переменной, — сообщила «Злая Собака», по такому случаю нарядившая свою аватару в белое шелковое платье. — Разрешение на выход через пятнадцать секунд?