Артём Мичурин - Еда и патроны. Прежде, чем умереть

— Кол, — чуть склонилась незнакомка вперёд, — ты помнишь, что произошло?

Конечно помню, дорогуша. Я очнулся и охуел — вот, что произошло.

— Нет.

— Вообще ничего? Чабан, Коновалов, Гнутый? Нет? Стас, Павлов, Легион?

— Чего ты от меня хочешь?

— Вот дерьмо.

— Моя голова... Что с ней?

— Болит?

— Нет — блядь — за причёску переживаю.

— Ты пулю бровью поймал. Рикошет — повезло. Но голове всё равно досталось, — незнакомка сделала шаг ко мне, присела на корточки и, состроив крайне озабоченную мину, спросила: — Кол, что ты помнишь?

Странный вопрос. Так мне сперва показалось. Да много всего. Тебе с самого начала перечислять? Но потом, пересиливая головную боль, я попытался сконцентрироваться на своих воспоминаниях и... мне стало страшно. Этот страх не был рациональным. Я понимал, что в данный момент мне ничто не угрожает, но я не понимал, кто конкретно находится сейчас в безопасности. «Я» — такое ёмкое понятие, но что оно означает, если вдуматься? Физическая оболочка с развитыми инстинктами и рефлексами — это не «Я». Этого слишком мало для личностной идентификации. Это всё равно, что назвать вином пустую бутылку из-под него. Вот же срань, я помню всю эту хуету, явно попавшую в мою голову извне, но не помню своего имени. Помню глупые байки, но не помню, где и когда я родился. Всё фрагментировано, и эти фрагменты всплывают в памяти без контекста, они как мозаичные осколки, разбросанные, где попало. И у меня такое ощущение, что этих осколков гораздо меньше, чем должно быть. А что, если я никогда не соберу их все? Что, если не вспомню?

— Помоги мне, — неожиданно для себя самого чуть ли не взмолился я, глядя на хмурящуюся незнакомку.

— Конечно, — кивнула она, и добавила после небольшой паузы: — Но ты должен рассказать обо всём, что помнишь.

— Зачем? В башке сраная мешанина из каких-то обрывков.

— Так я пойму, с чего начинать, а это сэкономит нам время. Мы уже слишком много его потеряли.

— Долго я ту валяюсь?

— Третьи сутки пошли.

— Бля... — отчего-то расстроила меня эта новость, хотя куда и зачем тороплюсь — я не помнил. — Мне по нужде надо.

Ольга улыбнулась, взяла с тумбочки судно и ловко пристроила его мне под одеяло.

И я рассказал. Рассказал всё, что смог наскрести в своём дырявом черепе — разговоры, образы, имена, ощущения, мысли. Должно быть, со стороны это выглядело как бред сумасшедшего, но Ольга слушала очень внимательно, не перебивала, даже тогда, когда я нёс несусветную околесицу, по ходу дела понимая, что не могу вспомнить нужные слова. Она помогала, подсказывала, направляла. Кое-что дополняло мои жалкие крупицы воспоминаний, кое-что — вводило меня в ступор, заставляло до рези в глазах напрягать память, но чаще всего безрезультатно. Мы начали разговор, когда за окном было темно, а окончили засветло. В горле пересохло, я попросил пить.

— Что это за дом? — отхлебнул я из поднесённой к губам кружки.

— Пригород Сызрани. Подумала, здесь будет спокойнее.

— Хозяева убиты?

— Нет, Кол, — утёрла Ольга мне губы с таким видом, будто услышала какую-то несусветную пошлость. — Я им заплатила, за неделю.

— Очень глупо.

— Свои привычки ты не забыл.

Верно, кое-что осталось при мне. Кое-что... Из нашего разговора я многое узнал о своей жизни. И не только о своей. Выходило, что мне где-то около тридцати двух лет и меня действительно зовут Колом — сокращение от «Коллекционер». Я отрезал особо опасным целям большие пальцы рук и собрал внушительную коллекцию. Так-что имя не такое уж и глупое, пусть остаётся. Детство, отрочество и юность я провёл в Арзамасе — пристанище мутантов и разнообразного сброда, не нашедшего себе места в городах поприличнее. С младых ногтей приобщился к искусству делать живых людей мёртвыми, довольно быстро преуспел в нём и продолжил совершенствовать, оттачивая стиль и почерк мастера. Новость о том, что я охотник на людей, меня не удивила, даже успокоила. По ходу разговора уже становилось понятно, что поле моей профессиональной деятельности лежит далеко за пределами мирного созидания, но последняя точка над «и» заставила меня вздохнуть с облегчением. Ольгу я встретил, находясь по долгу службы в Уральских лесах, где она — восьмилетняя девчонка — чудесным образом спасла мне жизнь, выходила и вернула в строй, в процессе всей этой истории лишившись родителей. Я, чувствуя свою вину за их гибель, после выздоровления забрал Ольгу с собой и, можно сказать, заменил ей отца. Но, как мы уже выяснили, будучи отнюдь не землепашцем, научил милое дитятко тому, что сам знаю и умею. После Урала мы двое двинули на запад, много, где мотались — от Архангельска до Краснодара. Хотя вру — трое. Красавчик — он был с нами всё это время. Милая скотина, судя по рассказам, мутант из Москвы. Чёрт подери, да, я был в Москве, в самой развальцованной клоаке спятившего мира. Но это было ещё до Ольги, и детали того путешествия она знает лишь с моих слов, слов, о которых я не помню. Не то, чтобы реальность всей истории в целом была под сомнением — я, похоже, тёртый калач — но кое-какие детали выглядели очень уж фантастично.

Помимо моего обласканного эго, принять московскую историю помог ещё один момент, точнее фамилия — Ткачёв. Я вспомнил её, едва услышал. Ткач, он же Москва, он же источник множества моих проблем, приведший меня на Урал, и едва там не похоронивший. Одной из целей нашего с Ольгой отбытия на запад как раз и была его поимка. Я потратил годы на поиск ублюдка, но безуспешно. Его разыскала Ольга. На тот момент ей было пятнадцать — совсем девчонка против матёрого коварного наёмника, почти сумевшего разделаться не с кем-нибудь, а со мной самим. Такое дорогого стоит. Она всё сделала одна, привезла его опоённого и связанного прямо мне в руки. Живым! Это меня тронуло, да так сильно, что я поклялся вернуть сей долг, когда и как потребуется. Но он всё ещё не выплачен.

Ткач получил своё, а наши пути с Ольгой вскоре разошлись. Она научилась у меня всему, что я мог ей дать, и пришло время двигаться дальше, одной. Мы иногда объединялись, когда дело касалось особо сложных заказов, но это было скорее исключение из правила — каждый сам по себе. Последняя такая коллаборация — откуда я знаю это слово? — случилась прошлым летом. Ольгой был взят заказ на главу одной из чебоксарских банд по кличке Сахарок. Этот упырь славился своими хорошими манерами и, на первый взгляд, абсолютной адекватностью, особенно на фоне своих неуравновешенных коллег. Он изъяснялся литературным языком, носил ладно скроенные костюмы, щегольские усы и оттопыривал мизинец, когда пил чай из фарфоровой чашечки, с сахарком, разумеется. Он никогда не выходил из себя, на любой стрелке держался, будто на послеобеденном променаде, оставался вежлив даже в разговоре с быкующим быдлом, но потом... Терпеливый ублюдок был злопамятен и крайне щепетилен в вопросах отмщения. Последний, на тот момент, кто перешёл Сахарку дорогу, получил в подарок серебряную сахарницу. Это был видный скотовод, уважаемый в Чебоксарах и пригороде человек, богобоязненный христианин, меценат, отец четверых детей. Сахарница стояла на его прикроватной тумбе, перевязанная красным атласным бантом — подарок-сюрприз, в день рождения. Получателю столь необычного презента не сразу пришло на ум, от кого это может быть, ведь с того конфликта прошло уже немало времени. Он открыл сахарницу. Внутри лежали четыре пары маленьких перемазанных ещё свежей кровью глазных яблок. Обезображенные тела детей обнаружились в гостиной, рассаженные за празднично накрытым столом.