Артём Мичурин - Еда и патроны. Прежде, чем умереть

Такова была история нашего нанимателя. Её я не помню, узнал со слов Ольги. Но помню другое. Я помню, как пришёл к нему в дом. Нет не для того, чтобы вырезать детям глаза. Мы должны были встретиться с Павлом Кузминым — так звали скотовода — в укромном местечке на окраине, чтобы обсудить последние детали устранения Сахарка. Но Павел не явился, и мне не оставалось ничего другого, кроме как навестить его дома. Дождавшись темноты, я подошёл к двери богатого трёхэтажного особняка, та оказалась не заперта, я обшарил первый этаж и, никого не найдя, поднялся на второй. Павел сидел в своём кабинете, на стуле посреди комнаты, босой, связанный, с раздробленными лежащим рядом молотком пальцами, наполовину снятым скальпом и вспоротым крест-накрест животом. Я отыскал его по смраду вывалившихся кишок. Зря я это сделал. Нужно было съёбывать, едва лишь входная дверь отворилась без необходимости прибегнуть к услугам отмычки. Меня ждали. И только каким-то чудом я сумел уйти, добавив несколько трупов в компанию хозяину дома. Что было дальше — не помню. Ольга рассказала, что я покинул город, не сообщив ей о провале нашего плана. Павел выложил всё — кто мы, где мы и зачем мы. За Ольгой пришли той же ночью. И схватили. Она не стала вдаваться в подробности, но, судя по всему, это было не самое приятное времяпрепровождение. После моего вопроса о том, как ей удалось бежать, Ольга надолго ушла в себя, и я больше не стал к нему возвращаться. Что ж, весьма паскудно с моей стороны было бросить её там — ещё один должок в копилку.

Ну а после случились Муром и Железный Легион. Нихуя из этого не помню, но участие в геноциде целого города мне польстило. Ещё одной хорошей новостью стало то, что Ольга разузнала о двухстах кило золота, спизженного у Легиона какой-то неведомой военизированной кодлой, обосновавшейся, судя по её разведданным, в Самаре. Меня на это дело она подпрягла за пятую часть трофея. Хм, сорок кило золотишка — весьма щедрый гонорар. Плохой же новостью было то, что помимо нас за золотом охотится сладкая парочка, состоящая из некоего лейтенанта Павлова и наймита Легиона — Станислава. Оказывается, эти два хуесоса меня чуть было не угробили в лесу, на пути от Пензы к Сызрани, и кабы не Ольга, лежать бы мне сейчас хладной припорошенной снежком закуской для оголодавших зверюшек. Мало того, у засранцев при себе имелась рация, с помощью которой выблядки планировали связаться с Легионом и сообщить о местонахождении спизженного золота, чтобы Легион послал своих солдатиков и забрал наше золотишко. Допустить такого, разумеется, было никак не можно, и первостепенной задачей значилась ликвидация двух шустрых конкурентов, которые, к слову, опережали нас уже на трое суток. Но на их козырь и в нашем рукаве кое-что имелось. Пеленгатор — увесистая херовина, созданная для отслеживания маячка, заботливо встроенного в рацию конкурирующей с нами группы золотоискателей неким Чабаном. Всё, что я знал об этом типе, помимо его увлечения радиотехникой, ограничивалось информацией о двух пулях, пущенных им в меня незадолго до бесславной кончины престарелого радиолюбителя. Но зла я на Чабана не держал и даже был благодарен за такой царский подгон, хоть тот и пришлось забрать из его мёртвых рук. И опять же всё благодаря Ольге. Она как-то скорешилась с некто Коноваловым, занявшем вакантное место местного бугра, и теперь — слава её дипломатическому гению — мы, вооружённые по последнему слову техники, готовы были продолжить гонку за золотом.

Да, золото... Кажется, Ольга рассказывала что-то ещё о событиях последних дней, но я уже слушал вполуха. Все мои мысли были заняты сорока килограммами благородного металла.

— Кол, ты как? — поинтересовалась Оля, глядя в мой наверняка светящийся счастьем свободный от бинтов правый глаз.

— А?

— Ты меня слушал вообще?

— Само-собой.

— Хорошо. Верхом ехать сможешь?

— Смогу ли я? Да в мире нет силы, способной удержать мою задницу вне седла. Блядь! — снова прострелила правую часть груди резкая боль, как только я сел.

— Не похоже.

— Вот увидишь, — я стиснул зубы, и спустил ноги на пол. — Ух.

— Уверен?

— Голова немного кружится, а в остальном порядок. Всё-всё, я сам справлюсь, а ты вещи пакуй. Надо догнать этих ублюдков.

Глава 49

Большую часть жизни я провёл в дороге. Где только не мотался. Кое-что даже помню. Дом для меня — это место, в которое я возвращаюсь, чтобы немного передохнуть, уйдя в запой, и для того, чтобы переждать зиму. Да, зима — мёртвый сезон в нашем деле, как, впрочем, и во многих других делах. Урожай давно собран, скот в хлеву, торговые пути завалены снегом — всё это сильно понижает человеческую активность, являющуюся питательной средой для возникновения разнообразных конфликтов, которые, в свою очередь, дают работу таким, как я. Ведь кто-то же должен разрешать конфликты и делать жизнь людей лучше... Тех, людей, что мне платят. Применительно к жизни, я, можно сказать, перевожу количество в качество — благое дело, как ни крути. Но только не зимой. И мёртвый сезон — не главная причина. Да, заказов меньше, но есть. Я не беру их просто потому, что терпеть не могу зиму. Наверное, это повелось ещё с Урала. Снега по шею, холодища, зуб на зуб не попадает — бр-р. Вот от этих воспоминаний я бы с радостью отказался, но, как назло, снежная вьюга уральских предгорий прочно обосновалась в моей голове.

— Похолодало, — поднял я воротник до самого носа.

— Ноябрь, как-никак, — отозвалась Ольга, она ехала впереди, и от крупа её кобылы шёл пар. — В ноябре морозец — обычное дело. А теплеть только к концу марта начнёт, весной. Весна — это после зимы, перед летом.

— Завязывай. Мне не настолько память отшибло, — поправил я притороченный к седлу СКС. — Кстати, почему у меня это весло и вертикалка?

— Да, извини, со всей суетой вокруг твоей головы я как-то не подумала про ствол. Можно было у Коновалова взять.

— Так они не мои?

— Ты их позаимствовал.

— Трофеи?

— Можно и так сказать. Вообще-то у тебя была ВСС.

— Вот! — как током меня ударило. — Точно! Из башки вылетело, а руки-то помнят, руки-то не обманешь! Крошка моя, — прижал я к плечу фантомный приклад. — Её же, когда держишь, сердце радуется, крохотная, лёгонькая, красавица. А стреляет как. Пыщ-пыщ-пыщ, пыщ-пыщ-пыщ — услада для ушей. Не то что это... — покосился я на массивный приклад карабина.

— Раньше ты не был таким романтиком, — усмехнулась Ольга.

— Да. А кем был?

— Ну, прагматиком, скорее. Говорил, что стволы — инструмент, и относиться к ним надо соответственно, то есть бережно, но без фанатизма.

— Херня. Понты галимые. Наверное, суровым хотел казаться. Да я души в своей винтовке не чаю. Куда она делась?