Артём Мичурин - Еда и патроны. Прежде, чем умереть

— Какого хуя ты несёшь? — утёр я слюну с подбородка.

— Заткнись.

— Может, отправим ему бутылку вина и надушенное письмо с заверениями в нашей вечной дружбе?

— Я хочу договориться, а не увязнуть тут на сутки, а то и больше.

— У них нет суток. Следующий обоз они не сдюжат. А будешь так расшаркиваться — тебя на хую повертят.

— Я не расшаркивался.

— Почти отсосал, — любезно уточнил Станислав. — Для этих ребят вежливость равна слабости.

— Хочешь сам договариваться? — надул щёки лейтенант.

— Я мог бы.

— Тащи свою жопу сюда!!! — получил, наконец, Павлов, ответную дипломатическую ноту. — Вы не в том положении чтобы выёбываться!!!

— Вот видишь, — принял Стас сочувственно-укоряющее выражение лица. — Ну что, беру слово?

Павлов фыркнул и дал отмашку.

— Слушай меня очень внимательно, — приступил Станислав, — потому что скоро я устану орать и снова начну убивать вас!!! Мы проедем, так или иначе!!! Вопрос только в количестве трупов с вашей стороны!!! Можем добавить их, а можем остановиться на достигнутом!!! Но не даром!!! Ты слушаешь?!!

— Не борзей!!! У нас хватит сил вас выбить!!!

— И сколько людей ты готов на это положить?!! А времени?!! Подождём следующей колонны?!!

— Почему бы и нет?!!

— Мы оба знаем, что вас мало!!! Хочешь лишиться добычи?!! А орлы твои хотят?!! Может, мне поговорить с кем-то более вменяемым?!!

— Хорошо, мы обсудим условия!!! — проорал наш оппонент после некоторой паузы.

— Чудесно!!! Ждём!!!

— Нам нужен заложник!!!

— Коммерция, — усмехнулся я.

— Кто пойдёт? — спросил лейтенант, обведя всех взглядом, и остановил его на Ветерке.

— Меня не возьмут, — поморщился тот. — Кажется, я знаю, чья это банда, и они меня знают. Да и нога... Короче, заложник из меня херовый, таким медяк за пучок цена. Извините.

— Сам пойду, — отложил я ВСС и пистолет.

— Уверен? — заботливо поинтересовался Павлов.

— А есть варианты? Да не волнуйся, посидим с ребятами, перетрём за жизнь, пока старшие решают. Давай, Станислав, командуй обменом.

— Будет заложник!!! — проорал тот. — Выходи в зону прямой видимости, и мы его отправим!!!

— Лады!!!

По ту сторону фронтира робко показались несколько силуэтов, блеснула оптика.

— Не нравится мне это, — пристроился лейтенант у борта со своим карабином. — А что, если не того пошлют? Их больше, им можно в размен идти.

— Не паникуй, — присмотрелся я к своему будущему маршруту, отмечая возможные укрытия на случай дипломатических неурядиц. — И вообще поаккуратнее тут, а то спровоцируете новый виток эскалации.

— Чего? — спросил Ветерок, не отрываясь от прицела.

— Эскалации. Это когда ты с усёру стрельнул, а меня замочили. Понятно?

— Ага, я только в ответ если что.

— Вон он, — прищурился Павлов, — выходит. Кол, давай. И держи там себя в руках.

— Обижаешь, — перемахнул я через борт. — Буду паинькой. Вы только не забудьте про меня на радостях.

Путь был неблизкий — с полсотни метров — и пройти его предстояло не торопясь, легко да плавно, аки лебедь белая по глади озера, чтобы ни у кого по обе стороны ничего не дрогнуло. Мой визави это тоже понимал, и шагал прогулочной походкой, всё более замедляющейся по мере нашего сближения. Рослый крепкий мужик с бритой на лысо головой и запущенной бородищей, торчащей во все стороны, будто старая метла — он смотрел на меня не отрываясь и сильно нервничал, судя по часто вздымающейся груди.

— Как жизнь? — поравнялся я с ним, и получил в спину:

— Хуйня.

Тезисы верные, баритон вроде тоже правильной тональности, надежда на продолжение двустороннего диалога имеется.

Позиции противоборствующей стороны медленно, но верно приближались. Среди дымящихся изорванных пулями железяк замельтешили фигуры.

— Руки! — донеслось откуда-то из-под колёс.

— Вот они, — продемонстрировал я свои неотягощённые лишним грузом конечности.

— Повернись!

— Нечё так, да? — эффектно крутанулся я на месте. — Любишь брутальных мужиков?

— Сейчас допиздишся. Двигай сюда.

За автобаррикадами меня ожидали семеро головорезов, ещё двоих я заприметил чуть поодаль, на огневых позициях, и ещё троих — частично фрагментированных — в братской могилке под соседним грузовиком.

— Девять? Сука, а ерепенились, будто тут дивизия.

— Не борзей, — придвинулся ко мне из кольца окружения долговязый хлыщ с заплетёнными в косу волосами, и бесцеремонно экспроприировал Гербер. — Это чё такое? Хе, а на целый лавэ не хватило?

— Если б у меня был целый, мы с вами оказались бы в неравных условиях, а я являюсь редчайшим обладателем обострённого чувства справедливости.

— Ты забавный, — швырнул он сломанный Марк II через плечо, и вынул из нейлоновых ножен внушительной длины клинок с потёртым чёрным покрытием. — А такой видал когда-нибудь? — поднёс лесной найфоман игольчато острый кончик к моему носу.

— Экстрема Ратио, — пригляделся я. — АДРА Оперативо?

— Чё? — немного сконфузился найфоман. — Да я не ебу как там... адра-хуядра, блядь.

— Это он, точно, — подтвердил я, убедившись. — Хороший кинжал. Но всё же не лишён одного серьёзного изъяна.

— Какого? — сплюнул долговязый сквозь щербатые зубы.

— Вот смотри, на рукояти. Да-да, здесь, — указал я на грязные мозолистые пальцы, — видишь, какой-то долбоёб. А окажись тут нормальный пользователь, цены бы такому кинжалу не было.

Мой малограмотный друг резко изменился в лице, растеряв былое радушие, и прижал кончик клинка к моему нижнему веку:

— Думаешь, раз ты в заложниках, а наш старший у вас, так тебе всё до пизды?

— Языком хоть хуй оближи, а рукам воли не давай, — напомнил я основной принцип дипломатии.

— А то что? — чуть сильнее надавил долговязый на веко, и по щеке заструилось тепло, а где-то в глубине недовольно заворчал потревоженный раж.

— А то наша только-только завязавшаяся и такая зыбкая дружба не выдержит испытания. Или ты своему командиру зла желаешь?

— Коса, остынь, — подключился к нашей интеллигентной беседе дед, похожий на доброго и незаслуженно побитого жизнью лесовика. — Тихой же тебе ясно сказал.

— Защищаешь? — зыркнул на не него изъян. — Только что по Коляну нюни распускал, а теперь этого защищаешь, да?! Короткая же у тебя память.

— Ты за память мою не переживай, лучше о себе подумай. За тобою и без того уже косяков немеряно.

— А ты, оказывается, озорник, — улыбнулся я добродушно, но, по-видимому, Косе так не показалось, и он решил загнать кончик клинка чуть поглубже, в глазное яблоко.

Я готов многим пожертвовать ради мира во всём мире, но только не собственным здоровьем... а также деньгами, вещами, привычками, временем и усилиями, превышающими шевеление мизинцем.

Резко отклонившись назад, я спас глаз, но бровь уберечь не смог. Боль обострила чувства, а всё дальнейшее произошло на чистом автомате. Секунда, может две, и единственный изъян кинжала был устранён, переместившись с рукояти на клинок. Теперь мои пальцы сжимали приятно липнущий к коже форпрен, а восемнадцатисантиметровая полоса стали на две трети погрузилась в мякотку подъязычной области самонадеянного озорника, проткнула язык, и остановилась в глубине верхнего нёба.