Артём Мичурин - Еда и патроны. Прежде, чем умереть

Кобылу подо мной звали — Зорька. Насколько позволяют судить мои небогатые знания о домашнем скоте, Зорьками обычно называют коров. Но — справедливости ради — от упомянутого мясо-молочного животного её отличали лишь незначительные детали. Кобыла была не просто крепкая, она выглядела угрожающе мощной, и без видимого труда несла на своей спине не только меня, но и большую часть нашей поклажи, объём которой никак не назовёшь скромным. К путешествию Оля подготовилась основательно. Два здоровенных баула, трущихся о тугой Зорькин круп позади седла, хранили в себе, помимо прочего, не самую маленькую палатку, два спальных мешка, инструменты для обустройства лагеря, и даже таз. Таз! О таких мелочах, как целый сервиз походной посуды, колышки для котелка, запас сухой ветоши, и прочее, и прочее, можно даже не упоминать.

— А кресло-качалку не захватила? — поинтересовался я, продолжая ощупывать кладези барахла.

— Люблю путешествовать с комфортом, — поправила Ольга притороченную к своему седлу винтовку.

— Но таз... Это уже не комфорт, это в двух шагах от золотого клозета.

— Я знаю, что ты предпочитаешь мыться в канаве, если вообще вспоминаешь о такой необходимости, но, поразмыслив, я решила не перенимать твой опыт.

— Да кто ты такая? И что ты сделала с той милой чумазой девчушкой, которая росла рядом со мной?

Оля обернулась и наградила меня снисходительной улыбкой. Наверное, так повзрослевшие дети смотрят на своих поглупевших стариков.

По нашим расчётам выходило, что Сызрань в двух днях езды. Этот немаленький город на правом берегу Волги когда-то славился своей промышленностью, имел с три десятка серьёзных предприятий. Как и Пенза, пал жертвой Альметьевска. Конгломерат высосал Сызрань чуть не досуха, лишил собственного НПЗ, оставил еле живой «Тяжмаш», полностью зависящий от заказов единственного клиента, и кое-как кормящий десятую часть населения. Ещё какое-то количество «счастливчиков» вкалывало на сланцевой шахте. Остальные сызранцы перебивались земледелием, скотоводством и оказанием услуг движущимся по М-5 караванам. Хотя, была в городе ещё одна социальная группа, можно даже сказать — каста. Называлась она — вахтовики, и содержалась полностью за счёт казны Альметьевска. По слухам, башляли им очень щедро, отбор был строгий, но и риски были немалыми. В обязанности вахтовикам вменялись обслуживание и охрана моста через Волгу, от Жигулёвской ГЭС до Тольятти. Сама ГЭС, остров, собственно мост и часть тольяттинского берега были превращены в укрепрайон, который занимали от пяти до семи десятков хорошо оснащённых и подготовленных бойцов, инженеров и строителей, сменами от одного до двух месяцев. Можно подумать, что мост этот усиленно сторожат, так как он — лакомый кусок для рейдеров, ведь именно там караваны наиболее уязвимы, но основную головную боль гарнизону доставляли не рейдеры, и даже не обитатели обезлюдевшего Тольятти, коих хватало. Главная опасность для моста и его храбрых защитников таилась в тёмных холодных водах реки. Лет семь назад мост был сильно повреждён непонятной силой, а гарнизон бесследно исчез. Ну, как бесследно... Остались следы крови, пуль, россыпи стреляных гильз повсюду, но ни одного тела так и не нашли. Ни одного из тридцати. В те годы гарнизон был помельче, усилили его как раз после таинственного исчезновения. И тут началось. Атаки происходили ночью или ранним утром, одновременно с нескольких направлений, абсолютно бессистемно, и потому всегда неожиданно. Твари, лезущие из Волги, походили на антропоморфных рептилий. Рассказывали, что у них есть жабры и перепонки между пальцами, бритвенно острые когти, а головы плоские, словно у жаб. Но рассказами всё и ограничивалось, ни одного трупа захватить не удалось. По словам защитников моста, скользкие выродки — мало того, что чертовски живучи и невероятно быстры — едва испустив дух, тут же превращались в лужу гнилостной жижи. Не оставалось даже костей. Понятно, что при таких раскладах из укромных нор повылезало множество скептиков, обвинявших вахтовиков в инсценировках. Их не смущало даже наличие жертв среди последних. Побороть скепсис удалось только, пригласив группу активистов на мост, дабы неверующие лично засвидетельствовали творящийся там пиздец. Предания гласят, что в группу вошли десять наиболее рьяных развенчивателей мифов, назад вернулся один — некто Прохор. Он утверждал, что охрана моста намеренно дала остальным погибнуть, но существования водяных — как их стали называть — больше не отрицал. Напротив, его рассказ об увиденном был столь ярок и эмоционален, что не только убедил всех сомневающихся, но и породил в Сызрани настоящий культ. Причиной тому стало упоминание о некоем гигантском существе, чью тень Прохор якобы узрел в водах. Существу немедленно дали имя Левиафан, и титул Карающей Длани Господа. Справедливости ради, стоит отметить, что наличие в реке громадной твари было одним из более-менее логичных объяснений тем разрушениям, которым подвергся мост, так как никакие водяные подобного сделать не смогли бы. Депрессивная Сызрань стала благодатной почвой для процветания культа. Церковь Левиафана пугающими темпами обрастала паствой, а возглавил её тот самый Прохор, наречённый единоверцами Апостолом, за то, что был помилован, дабы нести весть божью. Смекнув, что дело пахнет керосином, сызраньские власти объявили культ вне закона и устроили старые добрые гонения на прихожан Церкви Левиафана. Дело чуть не дошло до гражданской войны, но, в конце концов, культ удалось выдавить из города. Говорят, что Прохор с уцелевшей не отрёкшейся паствой ушёл в разрушенный Ульяновск, основал там поселение и скармливает теперь отловленных грешников Левиафану на берегу Куйбышевского водохранилища, почитаемого левиафанцами за дом своего божества.

С наступлением сумерек мы отыскали поляну и разбили лагерь. Оля сноровисто поставила палатку и пяток растяжек по периметру, а я занялся разведением костра, над которым вскоре закипел котелок. Стреноженные лошади самозабвенно жевали овёс в торбах, а мы сидели на бревне и уплетали горячую похлёбку, обдающую лица густым мясным паром.

— Уже думала, что сделаешь со своей долей? — облизал я ложку и налил добавки.

— Нет ещё, — легкомысленно ответила Ольга.

— Как так? Знаешь про центнер золота и не строишь на него планов? Не верю.

— Может, отложу на старость.

— Серьёзно?

— А что? Ты же откладываешь.

— Не хочу тебя огорчать, но старость нам вряд ли светит. И откладываю я не на неё, а на пароход.

Оля прыснула со смеху и уделала похлёбкой мой ботинок.

— Не вижу в этом ничего смешного, — устранил я загрязнение снегом.

— Пароход! — выдохнул Ольга, нахохотавшись. — А чего не аэроплан?