Александр Башибузук - Каторжанин [litres]

Я тут же высунул башку и увидел, что точно посередине крейсера, под его бортом, взметнулись два огромных столба воды. А потом он с жутким скрежетом разломился пополам. Обе половины встали торчком, а через несколько минут синхронно и медленно начали тонуть.

– Черт!!! – ахнул Зенович, пристроившийся рядом со мной.

– Черт… – охотно согласился я, пораженный величественностью и трагичностью зрелища.

– Вот тебе! – Из рубки выскочил Максаков и, тыча кукиши японцам, принялся отплясывать на палубе что-то среднее между джигой и гопаком. – Это тебе за «Новика», гаденыш!!! Эх, видела бы меня маменька…

– Гм!.. – Я громко кашлянул.

Мичман тут же устыдился и убрался к себе в рубку. К счастью, «Гочкисы» с «Цусимы» не успели повредить нам ничего серьезного, и миноносец начал уверенно набирать ход.

Но, как очень скоро выяснилось, это было только начало. «Цусима», оказывается, конвоировала гражданский японский транспорт, перевозивший солдат. Вопрос, топить или не топить, уже не возникал. Правда, японская лоханка от одной торпеды тонуть отказалась, и пришлось истратить последнюю, снаряженную для пуска.

После чего мы резко приняли к российскому берегу и пошли во Владивосток. А я залез на верхний мостик, уселся в капитанское кресло и наконец, в первый раз на борту миноносца, закурил.

Вроде надо бы радоваться, но у меня отчего-то на душе прямо кошки скребли, возможно, оттого, что я не знал, как поступить дальше. На Сахалине все было просто – там особых вариантов и не предполагалось. Главное – выжить, а попутно отправить на тот свет как можно больше врагов. А в России? А черт его знает. Хорошо Луке и Тайто, те сразу заявили, что куда я, туда и они. И плевать этой парочке, что я сам пока не знаю, как жить дальше.

– Саша… – Рядом появилась Майя.

– Иди сюда. – Я посадил ее себе на колени.

– Мне немного страшно… – пожаловалась она. – Возможно, оттого, что впереди – полная неизвестность. Что будет дальше?

– Увы, сам не знаю. Сначала надо дойти до Владивостока.

– Не хочу с тобой расставаться никогда!

– И я не хочу, – признался я, ни капельки не покривив душой. – Наверное, нам стоит… ну… обвенчаться?

– Если это предложение, – фыркнула Майя, – то ты его делаешь, словно под дулом пистолета.

– Так ты согласна?

– А как ты думаешь? – Она счастливо улыбнулась. – Конечно да. Ну же, поцелуй меня…

Мы еще немного поболтали, а потом я ушел в каюту и просто вырубился.

Плавание прошло благополучно, на горизонте еще мелькали какие-то дымы, но неприятных встреч уже не случилось. А по истечении трех суток мы подошли к бухте Золотой Рог…

Шаг, второй, третий и четвертый… А дальше и идти некуда…

Выкрашенные серой казенной краской стены, бетонный пол, под потолком – маленькое окошко с решеткой из толстых металлических прутьев. Узкая койка, маленький столик и табурет, намертво вмурованные в пол. Железная дверь с «кормушкой»…

С чего все началось, тем и закончилось… Почти тем же… Потому что начал я свою очередную попаданческую эпопею уже амнистированным каторжником, а сейчас нахожусь под следствием с более чем вероятными шансами вернуться на каторгу, возможно, даже пожизненно. Да уж… Хотя поначалу все было вполне пристойно.

Переход дался очень трудно: японская лоханка ну никак не походила на комфортабельный круизный лайнер, да еще, как по заказу, всю дорогу штормило. Все это в условиях страшной теснотищи жутко выматывало, и я успел трижды проклясть Максакова, удумавшего переться во Владивосток, а не куда поближе. Но дошли без происшествий.

Правда, на канонерской лодке, встретившей нас на подходе в бухту Золотой Рог, долго отказывались верить, что мы не японцы, даже несмотря на слепленный из подручных материалов Андреевский флаг и абсолютно неазиатские морды. Правда, после того как высыпавшие на верхнюю палубу бойцы обругали по матушке встречающих, те наконец прониклись и спешно отконвоировали нас в бухту.

Ну а там… А там… Даже если бы во Владивосток наведался сам царь-батюшка, он не встретил бы такого приема. Не знаю, каким образом о нашем прибытии узнал народ, но на причалы высыпал практически весь город. А вот военные власти, скорее всего, просто не знали, что с нами делать.

Я выстроил личный состав, честь по чести доложился, после чего нас… отпустили. Да, на все четыре стороны. Это меня, признаюсь, напрочь ошарашило, так как я вполне резонно ожидал разных пакостей со стороны властей за свои художества. И даже заранее ссадил Свиньина с Шарлем, Майю с Мадиной и Луку с Тайто, чтобы на свободе остался хоть кто-то, на кого можно надеяться.

Впрочем, ожидания вскоре оправдались с лихвой. Едва народ донес меня (да, в буквальном смысле, на руках) в лучшую в городе гостиницу, как туда следом заявились жандармы и попытались меня арестовать. Но ничего хорошего из этой затеи не получилось. Лично я не сопротивлялся, но моментально взбесились жители города, в громадном количестве собравшиеся вокруг гостиницы.

Полицейскую карету в мгновение ока разнесли в щепки, а самим жандармам здорово намяли бока под лозунгом: «Не отдадим начисто проигравшей войну сволоте настоящего героя». Усмирять толпу прибыли солдаты из местного гарнизона, народ же в ответ стал разбирать брусчатку и строить баррикады из подручных материалов.

Я мог под шумок спокойно сбежать, но не стал этого делать. Мало того, вышел на балкон и немного успокоил людей, после чего добровольно отправился с жандармами. Почему так? По нескольким причинам. Во-первых, не хотел, чтобы из-за меня гибли люди, и не хотел убивать сам, во-вторых, своим побегом я просто подтвердил бы все возможные обвинения в свой адрес и окончательно поставил бы себя в России вне закона, в-третьих, понимал, что предъявить мне особо нечего, а в-четвертых, открытое противостояние властям могло сильно помешать одной моей задумке, неожиданно возникшей еще по пути во Владивосток.

Хотя, кажется, я все-таки сильно просчитался. Но об этом – немного позже.

В общем, открытого бунта удалось избежать, а меня благополучно определили в одиночную камеру городской тюрьмы, где я и торчу уже больше двух недель. Что случилось с остальными – не знаю, зато уже в курсе, из-за чего меня задержали, – конечно, из-за жалобы японцев, которые не преминули наябедничать о моих художествах.

Правда, никаких обвинений мне пока не выдвинули, да и сижу я очень даже неплохо: кормят сносно и вдоволь, куревом снабжают исправно, каждый день выводят на прогулки, а персонал и следователи отменно вежливы, предупредительны и даже почтительны.

Но чем все закончится, я даже не представляю, хотя ничего хорошего и не жду. Предъявить им мне просто нечего, а если даже попытаются, при публичном судебном разбирательстве от любых обвинений камня на камне не останется, и власти это прекрасно понимают. Но наказать, дабы поддержать реноме ревностных сторонников международных обязательств, просто обязаны. Вот и получается, что единственный выход у них – это тихой сапой угробить фигуранта скандала, то бишь меня, а потом отчитаться – мол, так и так, нетути уже некоего Любича Александра Христиановича, ибо оный Божьей волей помре.