Александр Башибузук - Каторжанин [litres]

– Ух… уважили, Александр Христианович… – После того как я завершил рассказ, Алексеев смахнул слезинку со щеки, резко встал и крепко обнял меня. – Думал, все уже, окончательно посрамлена честь русского оружия, ан нет. Водка есть? Давай примем, больно уж повод подходящий…

Я выудил из груды подарков бутылку «Смирновской» и налил в чайные стаканы по половинке.

– Лей до краев! – заворчал адмирал. – Чай не половинкины сыны!

И, алчно двигая кадыком, в один прием выхлебал все до последней капли. Шумно втянул мясистым носом воздух, крякнул и подсевшим голосом сурово сказал:

– Ну а теперь поговорим о деле. Как вы уже, наверное, знаете, вас задержали по жалобе японцев. Там они много чего наплели: боевые действия после заключения мирного договора, негуманное отношение к пленным, нарушение кучи пунктов всяческих конвенций и прочее, и прочее. Первая нота была подана, еще когда вы находились на Сахалине, но почему-то отправлена была не в Санкт-Петербург, а сюда, во Владивосток, через британское консульство. Ее сразу передали в столицу, там ответили косоглазым, что на Сахалине русских войск нет и не может быть, а сюда прислали распоряжение проверить факты и, ежели подтвердятся, наказать причастных по всей строгости. Но, сами понимаете, провести проверку, пока вы там, было невозможно, поэтому все затянулось. А тут – на́ тебе, означенный разбойник со своими головорезами сам заявился. И наши головотяпы немедленно взялись за дело.

Алексеев красноречиво глянул на бутылку водки и очертил ногтем треть стакана. А после того, как выпил, продолжил рассказывать:

– Особо разбираться не стали. Приказано наказать – значит, накажем. Быстренько провели следствие, но по его результатам поняли, что ничего официально вам вменить нельзя – дело в суде с треском лопнет. К тому же никто не ожидал, что за вас вступится народ. Но приказ наказать надо было как-то выполнять, поэтому и решили вас умертвить, замаскировав все под самоубийство. Чтобы отписаться, что наказать нельзя, ибо оный супостат сам на себя руки наложил под грузом вины. Но тут одновременно произошло еще несколько событий.

Алексеев немного помолчал, выдерживая паузу.

– Ваш француз поднял на уши своих, которые, в свою очередь, дошли до самого государя. А японцы послали вторую ноту уже прямо в Петербург, где упомянули, что вы, вдобавок к своим прочим злодействам, умыкнули миноносец, потопили крейсер по пути и пароход вместе с пехотным батальоном. В Петербурге взялись за голову и срочно поручили мне лично разобраться, по существу. Но, увы, телеграмма пришла слишком поздно. То есть тогда, когда уже было принято решение устроить вам «самоубийство». На ваше счастье, капитан Свиньин нашел меня раньше, и я успел вмешаться еще до того, как мне было поручено официально взять дело в свои руки.

– Благодарю, ваше превосходительство.

– Пустое, Александр Христианович. – Алексеев отмахнулся. – А теперь перейдем к самому главному. Я уже обо всем доложил государю и даже успел получить ответ.

Я невольно напрягся и приготовился к очередной пакости на свою голову.

Алексеев зло нахмурился и через силу, словно заставляя себя, тихо сказал:

– Приказано изъять из официальных документов все упоминания о вашей войне на Сахалине. Всех участников разослать в разные части Российской империи и под строжайшую подписку запретить упоминать об известных событиях. А бывший штабс-ротмистр Любич Александр Христианович… – Алексеев сделал тяжелую долгую паузу. – Формально скоропостижно скончается еще до войны с Японией. То есть все будет обстоять так, словно ничего никогда и не происходило. Увы, государственные интересы не позволяют предать ваши героические действия должной публичной огласке. Думаю, вы сами понимаете почему.

– Понимаю… – спокойно ответил я. – Тогда мирный договор с Японией сразу станет недействительным. А его разрыв чреват серьезными политическими осложнениями для государства. Кстати, а японцы удовлетворятся таким разрешением инцидента?

– Уже удовлетворились. – Адмирал хмыкнул. – Особенно после того, как им намекнули о пересмотре договора и возвращении южной части Сахалина. А миноносец им вернут, правда, в процессе он неожиданно затонет. Уж я постараюсь… – Алексеев хохотнул.

– А люди во Владивостоке?

– Скоро успокоятся, – небрежно заметил адмирал.

– Это вы разрешили допускать представителей народа ко мне? Зачем? Это же может усугубить дело.

– Чтобы вы получили свою толику признательности, – спокойно ответил Алексеев. – Если уж государство не может по заслугам оценить своих героев, так пусть сам народ оценит.

– Хорошо. Но остается открытым еще один вопрос. Формально я умер, а в реальности?

– В реальности вам выправят новые документы на другую фамилию, после чего вы покинете Россию навсегда. – Адмирал опустил взгляд. – А в качестве финансовой компенсации приказано выделить тысячу рублей.

Я чуть не рассмеялся. Да мне люди в пятьдесят раз больше собрали. Ну спасибо, царь-батюшка. Да ладно, сочтемся еще.

– Когда меня отпустят?

– Послезавтра. И в тот же день вы отбудете из России. По желанию, в любую страну… – Адмирал встал, немного помедлил, после чего низко поклонился мне и тихо сказал: – А это – лично от меня, Александр Христианович.

И ушел.

После Алексеева в камере появился Свиньин в новенькой, с иголочки, форме. Но уже с погонами подполковника.

– Спасибо. – Я крепко обнял интенданта.

– Пустое. – Свиньин улыбнулся. – Это вам спасибо, Александр Христианович… – и шепнул мне на ухо: – Все у Майи Александровны. О фотографиях и документах я не рассказывал никому.

– Надо было деньги разделить на всех.

– А нет никого, – пожал плечами интендант. – Максаков убыл на Черноморский флот – уже лейтенантом, Стерлигов – подполковником в Москву, Собакин – поручиком в Туркестанский военный округ, а Петухов – тоже с повышением в звании – на Кавказ. А бойцы где – увы, не ведаю. Думаю, никого во Владивостоке уже нет. Но Лука с вашим айном остались при Майе Александровне и ее сестре.

– А вы?

– А я – в Санкт-Петербург. Пусть все останется у вас, Александр Христианович. Я уверен, вы распорядитесь средствами гораздо лучше и с большей пользой, чем мы.

– Распоряжусь… – искренне пообещал я. – Обязательно распоряжусь…

После того как интендант ушел, я лег на кровать и долго лежал с открытыми глазами, а потом неожиданно заснул. И снились мне… золото и серебро. Много золота и серебра в слитках и монетах. И доверху набитые драгоценностями сундуки…

Сон остался в памяти до мельчайших подробностей, но, проснувшись, я не придал ему никакого значения и, только плеснув себе водой в лицо, наконец понял, что видел.