Александр Уваров - Повстанец [СИ]

— Почему?

«Не надо! Не надо, прошу тебя!»

Каэ задрал голову к потолку. Он далеко отошёл от пульта управления, экраны были ему не видны. Он не видел глаз «Тритиса»: мониторов, индикаторов, под мигивающих ему разноцветными огоньками.

Ему казалось сейчас, что только этим жестом, взглядом, устремлённым в потолок, прямо на встроенные в панели камеры слежения — он может установить эмоциональный контакт с «Тритисом».

И приказать… Или попросить его…

— В режиме экстреннего ускорения все ресурсы корабля работают на маршевую систему «Тритиса», — отчеканил корабль. — Я вынужден отключить голосовую систему, симулятор эмоций…

— Хватит! — прервал его Каэ и опустил голову.

Помолчал немного, добавил:

— Ладно, отключай. Не забудь служебные сообщения выводить на экран.

— Не забуду, — с подчёркнутой серьёзностью ответил «Тритис».

Каэ нажал на кнопку стенда, и полупрозрачные панели разошлись в стороны, открывая ряд застывших в постоянной готовности скафандров.

«Аварийная команда» — так называли их пилоты.

«Моя команда», — подумал Каэ.

Полётный скафандр — куда легче того, что используют для выхода в космос. И одеть его намного проще, не требует помощь Мажордома.

— Где мой робот? — спросил Каэ боротовой компьютер.

Из скрытых в стенах динамиков раздалось лишь едва слышное шипение.

«Отключился уже! Нет, всё-таки он струсил…»

Каэ быстро застегнул скафанд. Надел шлем, защёлкнув фиксаторы.

«Как же душно в нём!»

Немного подумав, он не встал включать микрокондиционер скафандра («Поберечь надо!»), а просто поднял стекло на шлеме.

Каэ знал, что в том самом, нехорошем случае разгерметизации корабля — процессор скафандра обработает все данные, поступившие к нему от встроенных биодатчиков, и, обнаружив падение давления, в доли мгновения опустит стекло шлема и герметизирует скафандр.

Свет в коридоре неожиданно стал тускнеть, световые панели из белых сначала стали тёмно-жёлтыми, а потом — засветились тревожно-синим светом.

Каэ поднёс к глазам руку в толстой перчатке скафандра.

Белая ткань перчатки тоже казалась синей.

«Закат», — подумал Каэ.

— Энергию экономишь? — спросил он «Тритис».

Корабль молчал.

Каэ, медленно переставляя ноги (всё-таки, в такой защите ходить не так удобно, как в лёгком комбинезоне), вошёл в зал управления.

И только тут увидел две надписи на экране пульта управления:

Карлик отключён. Мажордом отключён.

Вторая, чуть ниже:

Экономлю.

— Даже не разберёшь, — заметил Каэ, усаживаясь в кресла и застёгивая ремни. — Не разберёшь, есть у тебя чувство юмора или нет.

Надписи на экране исчезли.

Сначал по экрану пробежал ряд цифр: скорость, координаты корабля.

И, на мгновение, высветились слова:

Теперь нет.

«Нет — и ладно», — подумал Каэ и закрыл глаза.

Теперь он один. Точнее, наедине с Беллис.

С их войной. Непонятной ему войной.

Войной, от которой он сейчас пытается убежать.

«Странно, — подумал Каэ. — Я же исследователь. Моя задача — раскрывать тайны Вселенной, а не бежать от них. Теперь же я бегу от самой большой тайны, встретившейся на моём пути. Тайны войны. Я поступаю правильно, но всё же… Какая-то неуверенность в собственной правоте. Быть может, одно меня оправдывает. Не знаю, что такое война. Я до сих пор не могу понять её. Даже сейчас, после всего увиденного на «Декроне», не могу сказать, что точно знаю именно её. Это ведь только след… Страшный. Но, быть может, война ещё страшнее. Или нет… Быть может — она просто другая. Там нет страха. Страх есть до неё и после. А на войне…».

Вернувшийся звук сирены, ещё более резкий и отрывистый, чем прежде, оборвал его мысли.

Каэ открыл глаза.

При выходе в режим экстренного ускорения из-за перенаправления основного энергетического потока в силовой контур маршевого двигателя ослабло защитное поле корабля.

Преследующий корабль космический объект (идентифицирован как звездолёт метрополии, условно проходящей в наших отчётах как цивилизация Беллис) дистанционным сканированием обнаружил…

Каэ открыл глаза.

На экране была надпись:

Мы под обстрелом.

В сложенных ковшиком ладонях — вода.

Немного. Глотка на два.

В прочем, так сильно хочется пить, что, кажется, и одним, долгим, сладким глотком можно выпить эту холодную воду.

Белая кожа ладоней просвечивает сквозь воду. Вода холодит кожу.

Надо наклониться. Чуть выше поднять ладони. Но слишком высоко, чтобы не расплескать.

А потом наклонить голову, трубочкой вытянуть до трещин пересохшие губы, коснуться ими поверхности, холодной плёнки, едва коснуться — будто поцеловать.

И — глоток! Глоток!

Вот только почему-то нет сил. Руки ослабли, ладони дрожат, серебристые капли протекают меж пальцев. Серебристые капли падают вниз. Ветер подхватывает их ветер несёт серебро, кропит серебром серую от пыли траву.

Трава темнеет…

Какой странный цвет у здешнего неба! Кажется, оно не весеннее бледно-голубое, не сине-красное — летнего заката, не белое зимнее, не голубого осеннего стекла.

Оно грифельно-серое, с редкими оранжевыми прожилками.

Оно…

Сталь ошейника впилась в кожу. Вертолёт резко встряхнуло.

Цепи зазвенели жалобным, тонким звоном.

Аден проснулся.

Он не сразу открыл глаза. Ему не хотелось возвращаться из сна — обратно, в этот вертолёт, в тюремную вертушку, везущую обречённых на встречу с палачами.

Сон ушёл. Аден снова слышал грохот двигателей, скрип сидений, свист воздуха, обтекающего корпус вертолёта…

Но что-то… Что-то теперь было не так. Не так, как до забытья, до сна.

Он ещё не успел открыть глаза, но — на слух, по одним лишь звукам, по каким-то смутным, не до конца осознанным ощущениям понял: что-то не так!

Звук работающих двигателей был иной: слышался надсадный, неровный, рваный, будто захлёбывающийся рёв.

Привычная уже мелкая вибрация корпуса сменилась лихорадочной, крупной дрожью. Вертолёт трясло, потом начало мотать из стороны в сторону.

И ещё — действительно, был какой-то слабый, но отчётливо, даже сквозь сомкнутые веки видимый оранжевый свет.

«Что же это?» — подумал Аден.

Он открыл глаза…

Мимо него по проходу задом пятился сержант, волоча за шиворот потерявшего сознание охранника.

«Идиот… — шептал сержант, с силой дёргая за воротник мычащего охранника. — Зараза… в следующий раз…»

Яркая вспышка осветила салон вертолёта.

«Вот он! Оранжевый свет! — догадался Аден. — Милостивые боги, где же мы? Это же..»

Где-то внизу, в неведомо какой глубокой бездне под ногами, под брюхом зашедшегося в болтанке вертолёта гулко ахнул взрыв — и машина полетела в воздух.