Илья Саган - Смертельными тропами

— Это борлинг, — отряхиваясь от снега, объяснял Кархум. — Они совершенно безвредны. Зато с помощью своего нюха чувствуют под снегом съедобные коренья и выкапывают их рогом. Да и жилища неплохо охраняют.

Шаман вытащил из своей бездонной туники кинжал, отрезал кусок от дымящегося над углями мяса и подбросил в воздух. Борлинг с завидной ловкостью взвился вверх и прямо на лету проглотил угощение. Затем уселся перед Кархумом и, высунув длинный язык, с обожанием уставился на него. Типа, давай добавки, и я еще не такой трюк покажу.

— Про… простите, дядя Кархум, — с трудом восстанавливая дыхание, произнес подбежавший мальчишка и отвесил звонкую оплеуху борлингу. — Ну я тебе задам, Хуч! Неделю сладких перышек не получишь!

Хуч поджал острые уши и искоса посмотрел на меня. Моя персона явно вызывала его любопытство.

— Давай домой! — прикрикнул парень и, схватив за рог, потянул упирающегося зверя за собой.

Шаман печально улыбнулся и позвал:

— Пойдем, странник.

Мне показалось, я понял, о чем он думает: его сын мог бы вот так же резвиться с борлингами. Но увы.

Наконец мы вышли на центральную площадь, посреди которой были выставлены длинные деревянные столы. Массивные доски, отполированные тысячами рук, потемнели от древности. Выщербленные столешницы сверкали на солнце, намекая на немалое количество пролитого в прошлом спиртного и жира мясных блюд.

Шустрые зенолки сновали туда–сюда, заставляя столы разнообразной снедью. Там были и большие бутыли с мутными настоями, и разноцветные фрукты, и овощи немыслимых форм. Совершенно непонятно, как они смогли раздобыть их среди снегов. Тут же стояла украшенная сизыми перьями жареная дичь, пышущая паром и источающая такой умопомрачительный запах, что мне с трудом удавалось сдерживать слюну. Похоже, эти дикие горцы совсем не дураки вкусно пожрать.

Я притормозил возле шумной группы, окружившей плотным кольцом юную туземку с большими выразительными глазами. Парень рядом с ней палочками, похожими на бамбуковые, выстукивал мелодию, ударяя по разновеликим сосулькам, висящим в деревянной рамке. Хрустальные звуки ледяного ксилофона наполнили пространство, и девушка проникновенно запела:

Лети скорей, мой холценгольф

За облака, где ждет любовь,

Лети скорей, лети скорей,

В боях провел ты много дней.

Глубокий, сильный голос проникал прямо в душу. Заслушавшись, я не сразу сообразил, что кто–то настойчиво дергает меня за рукав. Обернулся — никого. Опустил глаза — рядом стоит девчонка, которую я в пещере Кархума. Как там ее, Сальвана?

В морозном воздухе продолжали разливаться слова песни.

Там на вершине в замке снежном

Сквозит печаль во взоре нежном.

Лети скорей, лети скорей,

Подругу верную согрей.

Маленькая зенолка, потянув меня в сторону, склонила голову набок и с любопытством спросила:

— А правда, что у жителей низинных земель кожа не такая белая, как у нас, из–за нечистых помыслов?

Признаюсь, я слегка растерялся. И пока стоял, молча таращась на нее, ко мне, прихрамывая, подошел крепкий зенол с широким шрамом, который не давал его глазу полностью открываться.

— Я Ормин, старейшина, — представился он. — А это моя дочка Сальвана. Не обращай внимания, странник, она вечно что–то выдумывает. Сорванец, а не девчонка.

Я пожал протянутую руку и наклонился к мелкой.

— Насчет кожи не уверен, но точно знаю, что у тех, кто говорит глупости, чернеют губы.

Сальвана похлопала глазами, ее рот в удивлении приоткрылся. Мгновение спустя, прикрыв его ладошкой, она бросилась бежать. Ормин расхохотался и хлопнул меня по плечу.

— Ловко, ничего не скажешь! — Лицо его приобрело некоторую торжественность. — Сегодня в нашем племени большой праздник, и мы будем счастливы, если ты к нам присоединишься.

Понятно, издержки повысившейся репутации.

За одним из столов среди шумных хозяев я заметил Лешку. Он что–то нашептывал молоденькой зенолке, сидевшей у него на коленях. Та, вскинув голову, заливисто смеялась. Леха тоже улыбался, то и дело прикладываясь к напиткам.

— Димооон! — завопил он, увидев меня. — Присоединяйся.

Подойдя, я заглянул в кружку, которую Лекс держал в руке. Она была выдолблена из камня, а в ней, как вода на огне, бурлила болотного цвета жидкость, от которой поднимался зеленоватый пар.

— Что это за бурда?

— Это не бурда. Это… Это… — Леха щелкнул пальцами и вопросительно посмотрел на зенолку.

— Горэль, — подсказала она.

— Ёрш, что ли? Смесь горилки с элем?

— Не, — махнул рукой Лешка. — Типа лимонада. С пузыриками.

— Ну–ну, — усмехнулся я, глядя в его осоловевшие глаза. — Смотри, чтобы тебя не унесли эти пузырики.

— Димон, да ты попробуй этого… горэля. Тебе понравится, отвечаю. Блин, да тут вообще очень классно. Глянь, природа, горы. Как на сопках в родной тайге. Будь моя воля, я бы навсегда здесь остался.

В тайге побывать мне не довелось, пришлось верить Лехе на слово.

— Вот тебе гостинец, закуси, — усмехнулся я, вывалив перед ним груду Василисиных пирожков.

Лекс взял один и, повертев в руках, положил обратно на стол.

— Семь раз отпей, один отъешь! — провозгласил он и махом опорожнил очередную кружку.

Атмосфера праздника, царившая в деревне, подкупала, но мне было не до веселья: фиг знает, сколько они теперь будут гулять, а Маруся по–прежнему в беде. Стараясь не выдать напряжения, чтобы ненароком не испортить репутацию, растянул губы в приветливой улыбке, смахнул ладонью снег и плюхнулся на скамью.

И только потом сообразил, что сижу недалеко от ледяной статуи, той самой, чью миниатюрную копию видел в замке Снежного рыцаря. К моему удивлению, место оказалось довольно бойким: к скульптуре то и дело подходили зенолы. Встав на одно колено, они делали надрезы на своих ладонях костяным ножом, который болтался тут же, на привязанном к запястью ледяной девы кожаном шнурке. А затем пожимали вытянутую руку идола, оставляя на ней следы крови.

— Сегодня благословенный день Жертвы, — прозвучал знакомый голос. Я повернулся и увидел сидевшего напротив меня Ормина. Совпадение? Или он специально поближе ко мне устроился? Старейшина, между тем, продолжил объяснение: — Раньше в этот день приносили реальные жертвы. Чаще всего убивали взятых в плен инородцев, но иногда Совет назначал какого–нибудь особо провинившегося зенола. «Избранного» привязывали к столбу на этой самой площади, и все члены племени, даже дети, отрезали от него по маленькому кусочку плоти, пока истерзанное тело не становилось полностью обескровленным. Правда, так было давным–давно, в темные времена, когда мир был куда более жестоким. А сейчас каждый должен поделиться с Великой Матерью своей кровью, дабы она и впредь помогала нашему народу.