Алексей Гришин - Вторая дорога: Выбор офицера. Путь офицера. Решение офицера [сборник litres]

Холодная вода обжигала, дыхание сбивалось, но через какое-то время дело наладилось – гребки стали уверенными, ноги заработали в нужном темпе, и вода уже не жгла, а приятно холодила разгоряченное тело. А воздух! После духоты и вони корабля соленый, ядреный, вольный морской воздух казался дыханием самой жизни! Плылось на удивление легко, и с каждым гребком росла уверенность в удачном завершении авантюры.

Жан подплыл к ближайшему от «Императора» кораблю. Сейчас, пока все командиры и маги на флагмане, надо заставить магов применить какое-нибудь заклинание. Но как? Да запросто – сделать громкую пакость. Тогда наверняка кто-то захочет посмотреть, что произошло, зажжет магическую люстру, амулет сработает со всеми неприятными для островитян последствиями. И такая пакость была приготовлена. Еще в Амьене де Савьер сделал взрывающийся амулет, активировать который мог любой простак – достаточно было повернуть маленький рычажок. Что интересно, взрывался амулет не сразу, а, как уверял господин маг, через полчаса после активации. Магической энергии, или что она там такое есть, де Савьер закачал в амулет не слишком много, он, собственно, являлся лишь детонатором. Только Жан не решился использовать его на «Императоре», как прибор не испытанный и не проверенный. А вот для данной задачи он подходил. Заодно и испытание пройдет.

Достав кинжал, вогнал его между досок борта около кормы – примерно там, как сказал адмирал, на небольших кораблях размещали крюйт-камеры. Чем черт не шутит – а вдруг сдетонирует. В результате не шибко надежная конструкция получилась, но для данного дела годилась. Теперь активировать амулет, повесить на кинжал и можно делать ноги, в смысле руки… в общем плыть подальше и побыстрее, держа направление на огонек той деревни, откуда угнали ялик.

Амулет де Савьера взорвался минут через десять. Если бы Жан использовал его на «Императоре», сейчас плавно летел бы на встречу с Высшим Судией. Никакой порох, естественно, не сдетонировал, но цель была достигнута – на флагмане заинтересовались, запустили заклятие света и… корабль разорвало пополам. Пламя, рванувшееся в небеса, грохот могучего взрыва, заглушивший предсмертные крики жертв… и все стихло, лишь небольшие обломки еще недавно прекрасного судна догорали в по-прежнему величественном в своем спокойствии океане.

А Жан направился к берегу. И чем дольше плыл, тем яснее понимал, что выйти на берег ему, скорее всего, не суждено. Та самая вода, что еще недавно лишь приятно холодила, сейчас высасывала тепло, силы и само желание жить. Ажан словно вновь попал на тот плац академии Морле, где над ним проводили обряд лишения дворянства. Та же боль и всепоглощающее чувство безнадежности… Тогда спасло чудо – ему удалось создать свое заклятие. Но океан – не человек, на него магия не действует, ему вообще все равно. Так что, конец? Умереть второй раз, больше никогда не увидеть сына?

Сын! Сыну нужен отец! Он не смеет оставить сына без отца, он не смеет сдаваться!

И из последних сил, уже ничего не чувствуя, ничего не соображая, но Жан плыл на этот бесконечно далекий огонек. Сколько осталось? Миля? Полмили? Ночь и море искажали перспективу, не давая оценить расстояние.

Вдруг рука коснулась дна. Жан встал, сделал шаг и упал, последним отблеском сознания заставив тело падать на спину, чтобы не захлебнуться. Он уже не видел, как к нему бежали товарищи, не чувствовал, как несли на берег. Перед мысленным взором возник знакомый тоннель света… Всё?

Через день в городе был праздник! Власти подарили добрым горожанам развлечение – казни! Правда, не как обычно – в воскресенье, но зато много и на любой вкус. С раннего утра главная площадь была заполнена народом – все стремились пробраться как можно ближе к эшафоту, чтобы сполна насладиться изысканным зрелищем. Юркие мальчишки продавали зевакам жареные соленые орешки, знатоки обсуждали детали и нюансы предстоящего действа, достоинства и манеру работы городских палачей до тех самых пор, пока, наконец, все участники шоу не заняли свои места.

Тогда осталось лишь слушать, смотреть и оценивать. А после, сидя за бутылочкой-другой вина во всех подробностях вспоминать, обсуждать, смаковать…

Что сказал перед отсечением головы толстый Фонтегю, как долго билась в агонии повешенная племянница булочника Буланжера и как об этом рассказывали те, кто стоял у самого эшафота, некий безвестный ремесленник, которого тащили к колесу, бормотал:

– Голуби, голубки мои родимые, как же вы теперь без меня…

Шевалье де Крепона, Крыса и Жюстин среди казненных не было.

Де Савьер на это зрелище не пошел. Он насмотрелся всяких смертей на войне – легких, как утренний сон, и страшных, хуже ночных кошмаров. Как всякий сын своего века, он твердо знал, что казнь – необходимая составляющая правосудия, но любоваться этим не собирался, хотя и принимал как должное.

Утром, пока народ развлекался, боевой маг спустился в зал таверны и с удивлением обнаружил там уверенно надирающегося Ажана. Перед ним стояли две бутылки вина, пара пустых валялась на полу. И никакой еды на столе.

– Не понял? Ты почему здесь, а не на площади? Как ни крути, но там заканчивается пьеса, которую начал ты.

Жан тяжелым взглядом посмотрел на друга.

– Садись, выпьем. Может быть, в твоей компании я смогу опьянеть.

– Жан, что с тобой? Ты расклеился, как отвергнутая девица!

– Отвергнутые, и вообще всякие прочие девицы, там, – Жан неопределенно махнул рукой, – а мы здесь. Девицы там получают удовольствие, а я здесь никак не могу напиться. Вон, третья бутылка, а я трезв, как новорожденный щенок. Это несправедливо!

– Слушай, что происходит? Это же ты их… Я точно знаю – впервые в Амьене виновные в разграблении караванов, да демон с ними, с караванами, виновные в гибели людей… ты помнишь, сколько их было, убитых, истерзанных, изуродованных… Помнишь? – де Савьер схватил друга за плечи, встряхнул… – Впервые их вина доказана полностью, даже пытать никого не потребовалось!

– Все так, дружище, разумеется, все так. Но, понимаешь, это тогда они были врагами, преступниками и всем прочим, что ты хочешь сказать. А сейчас они люди, которым больно и страшно. Например, эта девчонка… Лили. Она сообщала о караванах, наводила разбойников… Она виновна, без сомненья. Только я-то помню ее смеющейся, с сияющими глазами, влюбленной, в конце концов! Это я отсюда, – Жан указал на сердце, – и отсюда, – указал на голову, – куда дену? Научи!

– Ты знаешь, мне кажется, ты ошибся в выборе работы.

– Мне тоже. Беда в том, что ничего другого я не умею. А еще хуже то, что и не хочу уметь. Помоги открыть следующую бутылку – что-то руки меня плохо слушаются.