Макс Мах - Времена не выбирают

Вопрос был непраздный. Слежки Урванцев по-прежнему не ощущал, но это еще ни о чем не говорило. В конце концов, и профессионалы бывают разных уровней, и инструментальную разведку никто еще не отменил. Но, главное, откуда взялась вдруг эта сраная тревога?

«Ладно, – согласился он. – Пришел, значит, так тому и быть. Но кто?»

Кто здесь не тот, за кого себя выдает? Этот вот немецкий старичок? Или роскошная, как южная ночь, Клаудиа? Или эти русские, полирующие датским пивом вчерашнее? Кто? Может быть, вот эти балбесы со своими блондами?

Урванцев не без удовольствия понаблюдал за дивной компанией, как раз появившейся на «горизонте». Двое здоровых, как кавалерийские кони, смуглых парней, вероятно, занимавшихся чем-то вроде командирского пятиборья, и две фигуристые натуральные блондинки, едва дотягивающие своим кавалерам до подмышек и предпочитающие купаться топлес. Ребята жили в соседней гостинице, но носило их, несмотря на жару, по всему городу, по всей акватории Эйлатского залива, в общем, везде.

«Славные ребята», – почти с завистью подумал Урванцев и снова увидел синие глаза.

Она выходила из воды, опередив и своего деда, и своего… Кого?

Странно, но, как оказалось, вопрос этот взволновал Урванцева так, что даже грудь сжало и сердце… Забыв о приличиях, он смотрел в ее глаза, не в силах оторвать взгляд и уже не различая, что правильно, а что нет. Глаза – и без того огромные, ее синие глаза – приблизились, раскрылись еще шире и заслонили весь мир.

– Только не говорите, что влюбились в меня с первого взгляда. – Такой голос мог быть у чембало; может быть, у альта, но, скорее всего, у виолончели, поднявшейся в верхний регистр. – Только… не… говорите… – у него зашумела в ушах кровь, и завибрировали, откликаясь на тембр ее голоса, нервы, – что… влюбились… («О господи! – взмолился атеист Урванцев. – Господи!») в меня… – А синь ее глаз стремительно сгущалась, темнела… – с первого… взгляда… – Урванцев уже был там, в грозовой тьме, сменившей прозрачную синеву. – Я… этого… не… переживу.

– Пауль. – Голос старика Маркуса с трудом пробился сквозь музыку ее голоса, звучавшего в ушах Урванцева вместе с грохотом его собственной крови. – Вы, кажется, еще не знакомы с моими внуками. Познакомьтесь, детки. – Хрипловатый голос немца вытягивал Кирилла из обрушившегося на него наваждения и никак не мог вытащить. – Это Пауль Мюнц.

– Ульрика.

Теперь Урванцев, наконец, увидел ее всю. Она была высокая, едва ли не выше его, стройная, длинноногая… Она, оказывается, была брюнеткой, чего он раньше не заметил.

«Ах да, – вспомнил Кирилл. – Она же была в шапочке. В черной шелковой – или из чего их тут делают? – шапочке».

– Пауль. – Он сжал прохладные длинные пальцы в своей ладони. Ее синие глаза смеялись.

– Роберт, – сказала она, осторожно высвобождая свои пальцы и отступая в сторону, чтобы освободить место белобрысому парню. – Мой брат.

– Роберт.

«Брат? Так это же…»

Что? Счастье? Удача? Экие глупости, товарищ полковник. Это ведь всего лишь эпизод, потому что завтра…

«О господи!»

Потому что не завтра, а сегодня, но какая, в сущности, разница? Сегодня или завтра, завтра или сегодня, в любом случае он должен будет уйти. И это не «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону», это… Это навсегда.

Если бы мог, Урванцев застонал. Или завыл. Но он только улыбнулся улыбкой светского льва, чувствуя, как скрипят, словно заржавевшие, суставы, держащие его нижнюю челюсть.

– Очень приятно, фрейлейн, – улыбнулся Кирилл. – Рад знакомству, Роберт.

«И это все?»

«А что бы ты хотел?»

«Как называется этот голос? Ну же, разведчик, напряги мозги! Контральто? Сопрано? Меццо-сопрано? Тьфу!»

У такого голоса не могло быть названия, потому что это был голос Судьбы. Чуть надтреснутый, высокий, как небо, глубокий, как недра земли. Такими голосами, верно, пели трубы Иерихона… Иисус Навин…

«Что, черт меня побери, я несу!»

А она все смотрела на него.

«Ну да, – понял он вдруг. – Ничего же еще не кончено!»

Миновало всего лишь несколько секунд с тех пор, как она спросила его… Сказала…

…Только не говорите, что влюбились в меня с первого взгляда, я этого не переживу…

– Скажу, – неожиданно для самого себя сказал Урванцев вслух. – Скажу, только вы не умирайте, пожалуйста, – попросил он. – Потому что это будет уже какой-то Шиллер или Шекспир.

– Дед, – сказала Ульрика, и у него снова дало сбой сердце. – Пауль только что сделал мне предложение, и я его приняла.

– Оставлю без наследства, – буркнул старик в ответ и как ни в чем не бывало пошел надевать халат.

Урванцев посмотрел ему вслед, перевел взгляд на Ульрику, и больше уже не отрывал. В голове туман, на душе то ли кошки скребут, то ли фейерверк с шампанским, в глазах ее глаза, заслонившие для него весь мир. А как это было возможно, Кирилл не знал, потому что Ульрика шла слева от него и рассказывала своим странным, ни на что не похожим голосом об их с дедом и Робертом странствиях по Египту и Синаю. Урванцев слушал ее, принимая этот голос всем содрогавшимся от его волн телом, что-то отвечал, шел, автоматически выравнивая ритм своих шагов с ритмом ее грациозного «скольжения», потому что ходьбой это быть никак не могло. И все он делал, как во сне или в бреду. Он был оглушен или, правильнее, ошеломлен, впервые в жизни испытав что-то такое, что не мог определить словами, даже просто осмыслить и понять. Но одновременно он все про себя понимал, во всяком случае, «колокола громкого боя» неспроста гремели в его голове, призывая к оружию, которого у него вдруг не оказалось.

Урванцев сделал попытку проснуться, вырваться из окутавшего его морока, но это удалось ему только отчасти. Он даже не смог вспомнить, как одевался, как оделся и покинул с Ульрикой пляж, как и где они шли до сих пор и каким образом оказались впереди них Кержак и его подружка. Ничего этого Кирилл вспомнить не мог и, если честно, не очень и старался.

«Поздравляю, полковник, – сказал он себе в последней попытке справиться с тем, с чем справляться обучен не был. – Вы влюбились».

Но он не мог даже сказать, чего было больше в этой быстрой мысли: тоски, иронии или радости.

– Кержак! – Оказывается, незаметно для себя Урванцев уже дошел до бассейна и находился в считаных метрах от стеклянной двери в лобби отеля.

– Кержак! Игорь Иванович!

Шедший вперед и Кержак остановился и повернулся в сторону ресторана, прикрыв глаза ладонью от солнца.

– Доброе утро, Дмитрий!

Как оказалось, Урванцев по привычке «держал» все разговоры в зоне слышимости, но делал это как бы по обязанности, вторым планом, потому что на первом плане у него теперь была Ульрика. Она одна.

– Как насчет попотеть? – вынужденно напрягая голос, спросил через бассейн седоватый, но все еще играющий под молодого, Дмитрий.