Алекс Риттер - Когда палач придет домой

Мой собеседник молчал так долго, что я невольно проверил, не отключил ли он связь. Потом блюститель закона сказал:

– Думаю, мне удастся найти необходимую информацию. Позвоните мне через 2-3 часа.

– Можно также запросить документы о въезде в страну, раз уж она иностранка.

– Всенепременно, хотя с этим могут быть проблемы.

– Почему? Для вас это обычный запрос.

– Проблема не в этом. Просто я сейчас сильно загружен, мне подкинули пару сложных дел, так что времени у меня маловато, чтобы обращаться еще и в МИД.

– А что за дела, если не секрет? – спросил я как можно безразличнее. Никогда не вредно узнать, что происходит в стане врага.

– Да какой это секрет, – проворчал Джеймс. – О моих новых делах уже во всех новостных лентах написано. Сомнительный сердечный приступ у Альберта Слейда, это всемирно известный физик, если вы не знаете, и убийство, кстати говоря, как раз на Бристоль-стрит. Какая-то женщина около полуночи сообщила нам по анонимному каналу о нападении. Мы приехали и нашли там три трупа – банда из Торвальда, все убиты голыми руками. И никаких следов, только несколько капель крови, которые могут принадлежать убийце.

– Да, дела сложные, особенно последнее, – почти искренне посочувствовал я ему и гораздо менее искренно добавил: – Желаю удачи в их раскрытии.

– Да уж, тут удача мне бы очень пригодилась, – мрачно ответил полицейский и закрыл канал связи.

Я тоже выключил «юч» и от души пожелал ему никогда не раскрыть ни дело Слейда, ни дело об убийстве Торвальдской банды. В противном случае мне придется убрать инспектора как угрозу режиму секретности нашей организации, а Джеймс был симпатичен мне и как человек, и как профессионал. Мне было бы неприятно ликвидировать его.

Вообще странное дело. Ликвидирована банда, за которой долго охотилась вся полиция Лондона, и теперь один из опытнейших офицеров Скотленд-Ярда должен отыскать того, кто это сделал. А ведь ему за освобождение города от подобной нечисти стоило бы повесить на грудь медаль, а не отправлять в тюрьму и тем более на смертную казнь. Пожалуй, вчера я оправдал гордое звание палача, устранив этих трех ночных шакалов. Мое предназначение – проводить последнюю грань между тьмой и светом, злом и добром, скрывая под красным клобуком лик Справедливости. Кто-то же должен в конце концов лечить болезни. А такой недуг, как бандитизм, можно вылечить лишь одним способом, и я – лучший специалист по этому лекарству.

«Черт, опять меня понесло, – злобно подумал я. – Может, еще раз сходить к Дженис? Она всегда требует, чтобы мы рассказывали ей о своих снах и необычных мыслях».

Я засмеялся, представив себе ее реакцию, закурил и пошел на кухню. Делать мне было нечего, поскольку все, что надо было сделать, я уже сделал, а предпринимать что-либо сверх этого – слишком опасно. Поэтому я решил просто посидеть и подумать о событиях последних дней, особенно о том, что случилось вчера. Полезное занятие – анализировать свои ошибки и вообще все, что происходит вокруг тебя. Для человека моей профессии это порой единственный шанс выжить.

Впрочем, как мне кажется, иногда любому человеку необходимо просто посидеть и поразмыслить о своей жизни и о том, что он уже сделал и что хочет сделать в будущем. Давно я уже так не сидел наедине со своими мыслями. Очень давно. Настолько давно, что я даже не смог вспомнить, когда же занимался этим в последний раз, несмотря на то, что у меня великолепная, профессиональная память. Наверно, до сих пор в детальном анализе прошлого просто не было особой необходимости.

Вчерашний день. Прошлое, которое совсем недавно было настоящим. Ликвидация Слейда, поставленный сэром Найджелом вопрос о моей профнепригодности, фактически, вопрос о моей ликвидации, как сотрудника, который больше не подходит для нашей работы и потому превратился в опасного свидетеля, благополучное завершение этой полужуткой, полусмешной истории и неожиданная встреча с пшеничноволосой непредсказуемой Светланой.

Пожалуй, именно эта часть вчерашнего дня более всего озадачивала и беспокоила меня. Я не мог понять ее. Большинство людей очень легко понять, достаточно лишь повнимательнее взглянуть на их действия и поступки, на их жизнь. Зачастую для этого даже не обязательно хорошо знать этих граждан, порой хватает лишь нескольких минут общения. Но эмигрантка из России была загадочна и непредсказуема.

Я не мог понять мотивов, которые побуждали ее к тому или иному действию, может быть, все же просто потому, что наше знакомство с ней было столь недолгим, меньше часа. Слишком мало для того, чтобы делать какие-либо выводы. А главное, я не мог понять, отчего мне так хочется снова встретиться с этой девушкой. Желание вновь увидеть ее, пройтись с ней по улице, поговорить о чем-нибудь было таким сильным, что ради этого я пренебрег бы любыми запретами нашей организации, какие бы кары ни грозили мне за нарушение.

Это новое пугало меня. Такое чувство бывает, когда смотришь вниз, перегнувшись через перила балкона на верхнем этаже небоскреба. Пугающая, страшная, но невыразимо прекрасная, зовущая к себе даль, в которую хочется броситься лишь для того, чтобы на мгновенье испытать блаженство паренья в воздухе – даже зная, чем оно закончится. Даже понимая, что очарование свободного полета всегда портит перспектива приземления. По сравнению с тем, что открывалось передо мной, привычный мне мир – мой мир, в котором прошла вся мой жизнь, – казался карточным домиком, построенным злым ребенком из старой потрепанной колоды.

Мы одиноки. Это один из главнейших законов службы палачей. Мы не должны обзаводиться семьей, пока не выйдем в отставку, поскольку в противном случае режим секретности может быть нарушен, а это, пожалуй, единственное, чего действительно боятся наши руководители. Любые отношения между сотрудниками секретных спецслужб строго запрещены по тем же соображениям. Конечно, краткосрочные интрижки с посторонними разрешены, мы же не монахи, но эти мимолетные развлечения лишь еще больше подчеркивают наше одиночество.

Даже друзей нам запрещено заводить – как в среде коллег, так и среди людей непричастных к нашему делу. К тому же большинство исполнителей так или иначе находится под наблюдением бюро, что, разумеется, не способствует личной жизни, поскольку все сотрудники знают о постоянной слежке. Только особо отличившиеся палачи, ветераны наподобие меня, имеют право жить без непрерывного присмотра и контроля. Но те, кто достиг чинов и званий, обеспечивающих эти привилегии, как правило, уже слишком привыкли к своей одинокой жизни, чтобы что-то в ней менять.

Я поморщился. Думать о таких вещах не принято. Тем более, при моем-то опыте. И к тому же чертовски неприятно.