Юрий Панов - Медальон двух монашек

Именно в силу этих обстоятельств, Елпидифор Тараканов не преминул прочитать письмо своего нового хозяина. А в этом письме староста Терентий Сазонов Курятников немного – немало выражал большое сомнение в том, что разыскиваемая девица Марфа Косова утонула в Хопре, как определились городовые. Поэтому он и давал её описание с предложением назначить денежное вознаграждение тому, кто поможет изловить оную преступницу.

Ещё до Котовраса, когда Елпидифор нагнал одиноко бредущую Марфу, у него появилось подозрение. Увидев, что приметы её сходились с теми, которые описал Курятников в письме, он понял, что эта девица и есть та преступница, за которую может быть назначена хорошая награда. Чтобы награда не ускользнула из его рук, он и предложил ей место в телеге.

И вовсе не из лучших чувств, как предположила Марфа, которой теперь все тревоги казались позади. Даже то, что Елпидифор дал ей немного сена под телегу, она отнесла его к таким людям, как Параскева.

Марфе снилась вода Хопра, в которую она прыгала, зеленая трава и ветки ветлы. А еще Параскева с матерью, которую они тащили домой, сучок, за который она зацепилась своим сарафаном и порвала его, а потом сидела голая долго зашивала. А утром, приняв из рук Параскевы узелок с пищей, долго прощалась с ней.

Марфа проснулась и потянулась: сон на свежем воздухе не только укрепил её, но и вселил некоторую надежду: закончились кошмары. ─ А это значит? А это значит, что начинается новая жизнь!

И Марфа улыбнулась.

Она выползла из-под телеги и подошла к костру, у которого уже хозяйничала толстушка – жена Елпидифора Манефа. Марфа сходила к Хопру и умылась. Довольная хорошо начавшимся днем, девушка не заметила пристального взгляда Елпидифора.

А с первыми петухами они уже въезжали на рынок, где Манефа и Марфа, которой Елпидифор пообещал заплатить за работу торговкой, должны были продавать картошку, редьку, лук и зелень. Сам же Елпидифор, пробежавшись по рынку, указал им цену на их товары и пошёл по своим делам.

Марфа даже удивилась, как у неё споро пошла торговля на рынке. Улыбаясь покупателям, привлекательная девушка громко нахваливала свой товар. Это нравилось и мужчинам и женщинам, которые в основном и ходили по рынку. Не проходили мимо и щеголевато одетые молодые люди, обязательно долго балагурили и покупали что-нибудь. Но таких было немного: картошка, лук и редька мало их интересовали.

И она бы была всем довольна, если бы не испражнение, сделанное какой-то птичкой и попавшее ей на плечо. Хоть и убрала его немедленно, но настроение было безнадежно испорчено. К тому же, пока она это делала, к ней незаметно подошли двое городовых и пристав, а позади – отец Ванечки Розенбаха вместе с хозяином телеги. Руки её были быстро скручены и связаны. Последнее, что увидела Марфа, были деньги, которые отсчитывал Елпидифору Розенбах-старший.

─ Чтоб ты сдох, предатель Елпидифорка! ─ крикнула Марфа. ─ Я ишшо вернуся! И вы усе мене за енто заплатитя!

Тут её руки так стиснули и подняли вверх, что они хрустнули в плечевом суставе, резкой болью ударив по сердцу Марфы так, что у неё чуть сознание не помутилось. Кто-то из городовых тихонько толкнул её под зад коленом. Она так шла и думал. ─ Вот те и новая жистя! Дура я, дура! Низзя никому верить! Ух, как я мужиков таких ненавижу! Ну, обождитя!

А через месяц поезд увёз Марфу на каторгу.

9.

Начало третьей декады августа 1896 года, Медвежий Куст, подсобное хозяйство женского Покровского монастыря.

Смарагда, обнимая верную Маруську, горько плакала: после того, как она выдохнула своё «Да!», таким образом подтвердив, что угорела и перепарилась в бане, всем снова стала безразличной. Её горести и переживания никто не считал оправданными. Винить в своём происшествии стало некого, кроме себя, а Фелицата и Саломия вышли сухими из этой истории.

Вот и скрывалась она, то в келье, то еще где-нибудь, стараясь быть одной. Постепенно приходя к выводу, что виновата во всем только она сама, Смарагда потихоньку начала сходить с ума. ─ А были ли казаки? Вроде бы были. А вроде бы и нет! Баню топила? Топила! Матушки её парили? Парили! В воде купали? Купали и чаем поили. Да, сама во всём виновата!

Смарагда лежала на тахте в своей келье и безучастно смотрела в потолок.

─ Как быстро всё изменилось! ─ она тихо заговорила сама с собой, оценивая своё новое жилище: после изнасилования Саломия выделила ей новую келью и не разрешила ходить на работу. ─ Почему-то не разрешают ходить на работу. Хорошо это или плохо? Не знаю. Может и хорошо. Всё едино никого не хочу видеть! Ни сестер, ни саму Саломию. Даже молиться не хочется. Слава богу, Саломия не заставляет работать!

Невольно она поймала себя на мысли, что больше не называет сестру-хозяйку «матушкой Саломией», а просто по имени, которое ей теперь ни о чем не говорило. Даже Маруська не помогала: появилось какое-то отвращение ко всему тому, что собой олицетворяла её верная Маруська.

Хуже всего было то, что это отвращение прочно поселилось в душе. Даже сами мысли перестали быть активными: ей почему-то ничего не хотелось. Ни есть, ни пить, ничего! Открытые глаза, неподвижно уставившиеся на серый потолок, почему-то не видели его, а серый цвет только помогал ей быстрее входить в это безразличное состояние. Однако внутри её еще жил кто-то неугомонный.

─ Как же так получилось? ─ этот Кто-то никак не хотел сдаваться и оставлять её в том блаженном состоянии. Он безжалостно сверлил её мозг своими вопросами. ─ Ведь ты же любишь трудиться, играть с Маруськой, делать то, что должно, а не то, что хочется?!

Но в Смарагде как будто поселились два разных Кто-то.

─ Не слушай его, он тебе враг, раз не дает испытывать это блаженство! ─ второй кто-то, сладкоголосый, дающий блаженство покоя, начал переубеждать её. ─ Плюнь ты на всё то, что требует он! Ведь это зов в тот никчемный мир, который так жестоко отнесся к тебе. Здесь я тебя понимаю, а там? Никто! Мало того, разве люди оценили то, что ты творила вокруг справедливость? Делала добро людям? А они? Тебя просто и жестоко изнасиловали, а представили как угар в бане! Скажи, где она, справедливость? Разве тот, кто это сделал с тобой, понес наказание? Ну, отхлестал их плеткой есаул. И всё? За то, что тебе всю жизнь сломали? Какая же теперь ты монашка? Что ты можешь принести в дар Господу нашему? А сестры Фелицата и Саломия? Ведь это они пригласили этих казаков, пили с ними вино и хотели париться с ними в бане. Разве это не разврат? Разве они не сеют разврат на земле? А были ли они за это наказаны? Нет! А ты, чистая и справедливая, почему-то оказалась их жертвой. Честь твоя поругана, воля сломлена, тело изгажено. Так что ж ты сберегла для Христа? Или ты с этим не согласна?