Андрей Горюнов - Контакт первой степени тяжести

За спиной был разъезд, лагерь и леспромхоз.

Сбоку на старом тупиковом пути стоял полувросший колесами в землю и слегка подернувшийся ржавчиной, старинный черный паровоз.

Впереди лежал тракт, уходящий по лесотундре – Уральские горы.

Раздался звонок, Лена бросилась открывать. На пороге стоял отец.

– Я шел мимо, решил заглянуть… Разреши? Мне нужно кое-что сказать тебе. Серьезное весьма.

Он тщательно вытер ноги и, не раздеваясь, прошел в комнату, сел без приглашения.

– Лена, – начал он. – Ты моя дочь. И мне так кажется, что я имею право узнать – чего ты ждешь? Я навел справки. Твой Николай – преступник.

– Преступник или нет – мы с тобой этот вопрос обсуждать не будем. Тем более что я-то как раз уверена, что Колю обвинили по ошибке! Ты его совершенно не знаешь! Не знаешь, не спорь, не делай вид! Не знаешь!

– Я знаю другое, Леночка. Я знаю, что он вчера убил шесть человек. Шесть или семь.

– Чего-чего?!?

– Да, дочка, так… У Буя. На шоссе. Перестрелял из автомата. Я лично, своими глазами видел фотографии. Мне Пал Федотыч показал. Под большим секретом. Шесть милиционеров. Твой Николай убил их и убежал.

– Вот почему… – Лену осенило. – Ведь мне сказали в прокуратуре… Я ему утром хотела, собрала передачу, понесла ему сегодня. Не взяли…Значит – убежал?

– Да. И я не знаю, что ты ждешь. Ему теперь одна дорога – под расстрел.

– Расстрелы отменили, слава богу.

– Ну, так пожизненно. Это разве лучше для тебя? Или ты его, как верная, – он несколько замялся, подыскивая слово, – супруга, н-да… Ты будешь ждать? Ждать освобождения от пожизненного срока? Не долговато ли? Это даже уже и не смешно, понимаешь ли! Потому что – ты осознай факт – сюда, – отец обвел рукой комнату, – он больше не вернется. Он не вернется сюда, Лена! Никогда!

Лена сидела в отупении, насмерть оглушенная вестью.

– Он знает, что его здесь ждет, – сказал отец. – А это что? – он взял со столика доверенность и завещание. – Х-м… Фантастика!..Вот это – поворот!! Так-так… – Отец, взволнованный, едва не рассмеялся. – Ты разрешишь мне это с собой взять?

– Ага. – Лена качалась, впав в сомнамбулическое состояние, ничего не слыша, не видя, не соображая.

– Я проверю подлинность. И покажу маме.

– Ага.

– Да ты не унывай, дочара!

– Ага.

– Все будет хорошо, – он встал, свернул бумаги в трубочку.

– Все будет хорошо, – как эхо повторила Лена.

…По полусухому, вдоль тракта, по кромке травы в половине седьмого утра последнего воскресенья сентября он бежал сначала, а потом пошел, увеличивая расстояние от железной дороги до себя, ставящего ногу со сломанной ветви на ветвь.

На эти ветки, примятые, вбитые в черную кашу тропы, уже наступали и до него.

Перед особо глубокой лужей тракт ветвится – колеи размножаются парами. Одна пара ныряет прямо в лужу и далее – десять, двадцать, сорок, сто метров – вдали – благополучно выныривает, другая колея пробивает ивовый заслон, что справа или слева, отходит немного в болото, подергивается там сначала нежным сереньким кружевом льда, а затем черной водой и быстро возвращается; остальные колеи мнут и ломают иву, идя по кустами и в кустах.

– Осторожней! – твердил сам себе Белов: среди тропинок есть новая – лучшая, есть и худшая – бывшая лучшая.

В семь минут восьмого он увидел человека, лежащего в старом плаще, надетом поверх телогрейки, с мешком на голове. Вокруг того места, под которым угадывался рот, на мешке белел кружок инея.

– Сколько времени? – спросил мешок проходящего Белова.

– Семь девять, – ответил Белов сквозь треск ив. Из-под мешка появилось лицо – красное, одутловатое с похмелья, с потными глазами.

– Есть грибы-то? – спросил Белов, чтоб хоть что-нибудь спросить.

– Нету. Ничего нету, – одеревенелое лицо ожило, слиплось и одеревенело опять. – Холод какой, черт! Сдохнуть можно…Грибы! Шутишь.

– В кроссовках пройду дальше?

– Нет, что ты! Там дальше – вообще… – Мужик помолчал, а затем вынес вердикт: – Да нет, пройти можно, конечно.

Тракт иногда вырывается на необъятные плоские места; ивняк справа и слева исчезает. Гладь сфагнового болота относительна: две засохшие елки справа – сто метров и восемь, десять – не разберешь, единым взрывом слева – триста метров и более. Далее, почти до самых лесов, поразительно желтые кочки. На поразительно желтых кочках растут поразительно желтые цветы, светящиеся яркой желтизною из-под инея.

Тракт здесь идет напролом, проваливаясь в сотни продольных ниток, сшивающих далекий кустарник. Тропинок нет – следы людей не остаются, каждый идущий – по-своему первый.

В семь тридцать он встретился с группой подростков, растянувшихся метров на триста. Двое первых – девочки в серых косынках, падая будто, прыгали с кочки на кочку, передвигаясь быстро, как механизмы. Первая прижала к груди молодого зайца, а вторая заранее крикнула радостно Белову:

– А у нас зайчонок!

После чего сделала испуганные глаза: Белов, в пальто, шляпе, выглядел здесь, на тропе, нелепо.

Последним скакал заросший инструктор, на самодельных костылях. Поравнявшись с Беловым, инструктор громко приказал вперед не останавливаться, поздоровался, задал пару вопросов и, не дожидаясь ответов, сказал:

– Экскурсия, ч-черт, понимаешь. Вывожу. На той неделе четверо пропало, знаешь? Из восьми. Ищут-ищут. Денег нет. Найти не могут. Беглого выловили только. Одного. Мобилизовали всех. Смотри, если один ты!

Белов промолчал, обалделый от этого монолога.

Инструктор ударил костылями в болото и, продолжая ударять, погнался за группой. Не оборачиваясь, крикнул:

– Во дела!

И вдруг оглянулся.

Глаза инструктора светились странно, как катафоты, и даже почти отражались в воде, не глядя на солнечный день.

В сильных низинах настелены гати. Редко – бревна, часто стволы толщиной в руку.

Гати разбиты гусеницами, местами в крошево, лежащее на мертвой воде. Вода неглубока – четверть метра. Дно видно прекрасно – это кофейная гуща.

Низины похожи на озера чернил, налитых в осоку. Стволы гати, уходящие под воду, имеют цвет чая, кажется, они слегка светятся на фоне дна.

Светятся и пошевеливаются – сами собой.

Неверный шаг здесь стоит купанья по пояс и сразу по грудь.

Справа и слева от гати, по пояс в воде и по грудь, медленно двигались двое мужчин, привязанные к крупной стальной шестерне. Шестерня ехала между ними по бревнам. Пару раз она сваливалась, и тогда мужчины долго мучились.

Часы показывали семь пятьдесят.

– Что за колесо?

– Каток ведущий. Тягач застрял наш. На Сывью. Каток, зубчатку срезало.

– Новый тащим. Помоги вылезти.

Временно не чуя постромок, геологи вылезли на гать и тут же, мгновенно, согнулись, упираясь руками в колени, глядя, как черное отражение неба шатается от их ног до самой осоки.