Виталий Каплан - Корпус

— Иди туда, — негромко велела Елена Александровна и, помолчав, добавила:

— Здесь будешь сидеть до утра. Не вздумай делать глупостей — за каждым твоим движением наблюдают.

Костя неуверенно шагнул вперед — и тут же дверь за его спиной захлопнулась. Щелкнул замок — словно лязгающие зубы хищника, послышались удаляющиеся шаги Наблюдательниц — и Костя оказался один, в полной тьме.

Вскоре он понял, что здесь мороз точно как на Северном полюсе. Холод лился отовсюду, со всех сторон — острый, пронизывающий, впивался в кожу тысячами ледяных иголок. Пошарив вокруг себя руками, Костя наткнулся на гладкую металлическую стенку. Вроде бы никаких щелей в ней не было, и воздух стоял тут тяжелый, спертый, но все же холод откуда-то брался. И никуда от него не спрятаться.

Костя вновь ощупал руками стены и поразился, до чего же крошечная камера ему досталась. Куда ни протянешь руку — всюду наткнешься на стену. Здесь даже нельзя было лечь на пол. Либо стой, либо садись, подтянув колени к подбородку. Костя сел — так все же удобнее.

Но страшнее холода, страшнее тесноты были мысли. Все они насквозь пропитались серой тоской. Их было вроде бы и немного, мыслей, но одна тянула другую, а та третью, и еще, и еще, и снова о том же.

Больше никогда ему не быть Помощником. Значит, и о Стажерстве речи нет. С этими мечтами можно распрощаться навсегда. А ведь еще бы немного… Эх, если бы не идиотская затея с куревом! Ну чего ему стоило не пойти на тренировку? Лучше бы Рыжова лишний раз погонял, как советовал Серпет. А ведь, наверное, Серпет советовал не просто так. Он ведь что-то знал. Или догадывался.

Но кто же все-таки настучал? Хотя какая теперь разница? Тем более, что ребят он больше не увидит. Какое бы ни избрали им наказание — все равно разошлют по разным местам.

А ведь, наверное, все они сейчас сидят в таких вот ледяных мышеловках и с тоской ждут утра. А утром… Об этом не стоило думать, но сколько Костя ни отгонял мысли, они все равно вползали непрошенные, едким дымом заволакивали сознание, и картины сменялись одна другой — и ничего с ними не поделать.

Он знал, как это бывает. После завтрака всю Группу торжественно выведут в зал. Стулья заранее сдвинут к стене, чтобы не мешались. Ребят выстроят в шеренгу у другой стены. Они встанут по стойке смирно, не шевелясь, неподвижностью скрывая страх и распаленное любопытство. Все — и Рыжов, и Царьков, и Галкин, и конечно, Серега Ломакин. Завтра он, наконец, дождется своего — на рукаве его куртки появится нашивка Временного Помощника. Именно его и выдвинут, больше некого. Не случайно он все время чего-то ждал, таился. Может, он и будет завтра строить Группу — потный, суетливый от радости, гордый оказанным доверием, ошалевший от открывшихся перспектив.

А на середину зала поставят ту самую узкую черную скамейку, принесут цинковое ведро с длинными тонкими прутьями. Серпет, а может, тот самый начальничек в белом халате, зачтет приказ. Потом Наблюдательницы приведут его, Костю. Прозвучит команда — резкая, четкая, отданная тем самым железным голосом. И ничего не поделаешь — не драться же с ними со всеми. Придется, стянув трусы до колен, лечь животом на холодную скользкую скамейку. И каждым нервом чувствовать, каждой клеточкой кожи ждать, как в замершем воздухе просвистят розги, жадно врежутся в тело. Боль — ладно, шут с ней, ее, наверное, можно вытерпеть, но позор… После такого позора нельзя жить. А ведь еще придется сползать со скамьи, натягивать трусы на горящее тело. Кстати, все это может случиться и не раз. Он ведь слышал рассказ об одном мальчишке, который что-то такое натворил по-крупному, и его целый месяц водили по всем Группам, и в каждой пороли. Публично. В назидание остальным. Сейчас Костя уже не помнил, кто и когда все это рассказывал, но сама история впечаталась ему в голову крепко.

А потом — Первый Этаж, или, в крайнем случае, Дисциплинарная Группа. И лучше об этом не думать — слишком страшно. И полный неизвестных, загадочных ужасов Первый Этаж, где, между прочим, мучается сейчас Васенкин. Неужели придется увидеть его, встретиться с ним глазами?

Или Дисциплинарная Группа, о которой было известно чуть больше — кое-какие истории рассказывались свистящим шепотом после отбоя. По сравнению с Дисциплинарной Группой завтрашняя порка — детское развлечение, цветочки.

Но Костя знал, что не вынесет ее. И не вынесет всего остального. Не вынесет и этого холода, одиночества и свинцовой безнадежности. Все, что бы ни случилось с ним завтра — все к худшему. Надежды больше нет. Жизнь отступилась от него, а пустота, подобно хищному зверю, разинула жадную пасть — и готова прыгнуть.

И ничего не изменить. Бесполезно каяться, просить, плакать. Костя совершенно точно знал, что никакие мольбы ему не помогут. Единственный человек, на которого в первые минуты вспыхнула у него надежда — это Серпет. Но поразмыслив, Костя понял, что все теперь изменилось. Теперь он для Серпета не Помощник на Группе, не будущий Стажер, а всего-навсего скверный мальчишка, нарушивший основополагающие принципы. Такого мальчишку просто необходимо наказать. Чего ради Серпету за него заступаться? У него и без того хватает неприятностей. Не случайно же в залитой лиловым светом палате командовал не он, а тот начальничек с железными глазами. По всему видать, большой чин. Нет, и ежу понятно, не станет Серпет с ним связываться. Наоборот, сделает вид, что никаких особенных надежд на Костю и не возлагал, что не собирался делать его Постоянным, вспомнит еще какие-нибудь мелкие грешки, вроде Светандриной записи в Журнале. Нет, на него рассчитывать нечего — и не остается ничего другого, как сидеть здесь, мерзнуть и мучиться неизвестностью.

А холод с каждой минутой усиливался, драл спину ледяными когтями, сжимал ребра. Постепенно ослабли даже мысли о завтрашнем кошмаре — уже не до того стало. Он понимал, что вполне может и не дотянуть до утра. А что — запросто. Утром откроют Наблюдательницы дверь — и на них упадет смерзшийся труп.

Да, такое было бы наилучшим исходом. Ни к чему теперь жить. Что ждет его, кроме ржавой цепи ужасов? У него не осталось никакой надежды — даже самой крохотной ее частички. Не такой он дурак, чтобы обманывать себя. Впереди — безнадега. Так что замерзнуть, уснуть и не проснуться — об этом можно было бы только мечтать.

Вот именно что мечтать. Ничего такого не случится. Помереть ему не дадут. У них ведь, наверное, все рассчитано. Холод — это чтобы помучить, а не убить. Иначе сорвется «показательное мероприятие». Так что не стоит убаюкивать себя несбыточными надеждами — все будет. И черная скамья, и ухмыляющийся Ломакин, и мутная, тяжелая неизвестность. Вот что заполнит оставшуюся жизнь.