Виталий Каплан - Корпус

Вот так, Сергей. Я не люблю громких слов, но очень уж назойливо на языке вертится термин «диверсия». Объективно получается так. Другое дело — зачем. Вот этого я понять не в силах. Загадка. Ваш случай уникальный, раньше ничего подобного у нас не было. Ладно, можно еще понять, если бы Посланник вышел на вас. Действительно, отчего бы им не заиметь здесь своего резидента? И внедриться с вашей помощью сюда, в здешний слой. Весьма разумная стратегия. Только вот не было у вас никаких таких контактов — мы проверяли. Тогда в чем дело? Захотелось приключений? Добро бы еще какой-нибудь сопливый Стажер. Бывает, знаете ли, взбунтуется младая кровь, тяга к романтике, то се… Кто из нас в детстве не играл в разведчиков? Но детство кончилось, Сергей, и вы это понимаете не хуже меня.

Поверьте, проще всего было бы поручить вас Ярцеву, а самому заняться делом. Но есть же и чисто человеческий момент. Вы, Сережа, наверное, давно уже почувствовали — вы для меня не только сотрудник, не только подчиненный. Ну вот. Я разобраться хочу. Не может быть, чтобы у вас не нашлось оправданий. Наверняка имеет место какое-то чудовищное недоразумение, все можно как-то объяснить. Поэтому давайте просто поговорим, как раньше. Что-то в последнее время редко это у нас получалось.

Конечно, Семену Васильевичу наш разговор покажется скучным. Вы уж извините, Семен Васильевич, — повернулся он к Ярцеву, — но вас ждут великие дела. Так что идите и действуйте. Если вдруг все же появятся какие-нибудь результаты — сразу ко мне. Ну ладно, ступайте.

Ярцев мгновенно вскочил с кресла, хмуро прошипел что-то себе под нос и выбежал из кабинета. Сергею почему-то пришло в голову, что Координатор хлопнет дверью, но нет, не хлопнул. Напротив, очень аккуратно затворил за собой.

Ну что, прогноз подтвердился. Да, черти, слаженно работают. Теперь уже на сто процентов ясно, что велась игра в злого опричника и доброго царя-батюшку. Точнее, дедушку. Но верить в доброго дедушку уж действительно как-то приземленно. Но интересно все-таки, что он дальше устроит.

Он повернулся лицом к Старику. Тот смотрел спокойно, не мигая, и сейчас уже не казался ни смешным, ни жалким. Какие-то слишком уж уверенные были у него глаза. Он ждал ответа, знал, что ответ непременно последует, но когда именно — не столь важно. Торопиться некуда, бояться нечего — он хозяин всей нынешней игры. А коли так — можно не грозить, можно не гипнотизировать взглядом. Зачем? Все получится само собой.

Точнее говоря, сабо сомой. А ведь что интересно — он уверен, будто у Воспитателя Латунина осталось только две возможности. Или каяться, или хамить. В принципе он прав, альтернативы на горизонте не видно. Но стоит ли играть роль в его сценарии? Хотя какое это имеет значение? Сейчас не до психологических нюансов. Однако надо ему что-то ответить. Молчание разрастается и делается слишком уж глупым. Тем более, что темп все равно потерян. Как в шахматах. Он, Сергей, получил шах и ищет, чем бы закрыться. А в перспективе мат. Ферзем и слоном. Если, конечно, худосочный Ярцев потянет на слона. Ладно, пускай будет как в шахматах.

Сколько он ни играл, всегда тянул до мата, не клал короля, хотя одного лишь взгляда на доску хватало, чтобы оценить перспективы. Нет, ни на что не надеясь, все же трепыхался. Отец посмеивался над этим, утверждал, что действуют обычные подростковые комплексы. Против лома, как известно, нет приема.

А он и не спорил, с отцом вообще невозможно было спорить, он либо замыкался, либо переводил все на какой-нибудь подходящий к случаю анекдот. Он любил подкреплять свои мысли анекдотами. «Помнишь, как в той байке» — обычное его присловье. А голос прокуренный, гулкий, словно по глиняному сосуду постучать костяшками пальцев. Еще в сопливом пацаньем возрасте Сергей ругал его за курение, говорил, что высосет рак легких. И ведь накаркал же! Вообще, после маминой смерти все у них стало не как у людей. Не отец сыну запрещает, а наоборот. И так всю жизнь, почти что с самого ее начала. Ему же и пяти лет не было, когда принесли ту телеграмму. Но именно тогда, отревев, побившись головой о паркетный пол, отмолчавшись на похоронах, он понял простую вещь: мамы не будет никогда. И значит, надо охранять единственное, что осталось — отца. А для этого надо стать взрослым, несмотря на свой детсадовский возраст.

Отец, правда, не очень-то с его запретами считался. Кивал, дескать, правильно, дескать, давно пора, а сам все делал тихой сапой. «Тихой папой» — было у них такое семейное присловье.

А обещанного дождя в тот день так и не случилось. С утра натянуло свинцово-грязных туч, малость побрызгало — и все. Почему это вспомнилось именно сейчас? Гроб не влезал в лифт, пришлось тащить его по лестнице, с седьмого этажа. Крышку вынесли позже, а по лестнице спускались без нее. На поворотах отцовская голова моталась из стороны в сторону, и было полное ощущение, что он живой, что он посмеивается над глупым спектаклем, который непонятно зачем затеяли «родные и близкие покойного». И никак не получалось поверить, что все это не понарошку, что все по правде. И только в крематории — когда случилась канитель с бумагами, когда шоферу совали мятые червонцы, а потом породистая служительница в синей форме, с лицом бульдога-медалиста, стукнула несколько раз молотком по крышке гроба — вот тогда, пожалуй, и накатило по-настоящему. Все это — лиловые печати на справках, сытая харя конторского чинуши, литованные заклинания служительницы — было не понарошку. А когда вернулись домой, ему первое время казалось, что отец заперся у себя в комнате, курит и разминает сигареты пальцами. Автоматически, не замечая, думая о чем-то запредельном.

Как же он тогда надрался! Но после поминок водка сразу вдруг ему опротивела, и он использовал спиртное лишь как гнусное лекарство — хотя бы после того нахального утреннего звонка.

А дождя в тот день так и не случилось.

— Знаете, Сумматор, по-моему, вы совершенно напрасно выставили Ярцева, — Сергей обнаружил, что постукивает костяшками пальцев по столешнице. — Его отсутствие ничего не меняет. Просто нам не о чем говорить. Каяться я не собираюсь, грозить и обличать — тем более. Разумеется, у меня есть причины, и разумеется, я о них умолчу. Ваша претензия на некую духовную близость мне понятна. Но это же смешно. Я ведь вашим баечкам больше не верю.

— Это каким же именно? — живо спросил Старик, наклоняясь к Сергею. Похоже, он ждал именно такого поворота.

— Не все ли равно? Зачем я буду перед вами оправдываться? Да и вы передо мной. Однажды дождливым вечером я крупно обманулся. И это определило ход последующих событий. Ну, а теперь меня не волнует личное будущее. А вы… Вы на работе. Работайте, исполняйте свою службу.