Михаил Белозеров - Гибель Марса

-- Денег было больше, -- сказал я, показывая сержанту портмоне.

-- Ну извините!.. - развел он руками, давая понять, что воровство соответствует политическому моменту.

-- А зачем вам пожарник? - спросил я, включая телефон.

На мониторе высветилось сразу десяток сообщений. Два от Катажины, три от Полины, остальные от Лехи и одно от... Луки. Его наглая физиономия возникла на экране, как напоминание о бренности мира. Странно, что за два года Лука совершенно не изменился, словно мы расстались вчера. Ало-красная "карапуза" была надвинута на брови, а тараканьи усы грозно шевелились. У меня даже возникло ощущение, что он жив - настолько Лука был реален. Но я-то знал, что это всего лишь следствие электроники. Даже голос теперь принадлежал не Луке, а синтезатору.

Оказывается, о пожарнике забыли, хотя камены и отнеслись к нему с подозрением и явно хотели расстрелять вместе со всеми.

-- Хороший парень, -- подсказал я, открывая письмо Луки.

-- Ладно, -- согласился сержант. -- Приведи его сюда, -- приказал он Соломатину.

Лука просил о встрече в двенадцать. Но отправил сообщение в половине двенадцать, то есть минут за тридцать до своей смерти. Я не мог точно сказать, во сколько рухнула высотка. Выходит, Лука послал сообщение из соседнего помещения в редакции, когда я беседовал с Юрой Дронским. В этот момент я, конечно, телефон выключил. И совершенно не помнил, было ли сообщение от Луки, когда я просматривал новости, находясь в угловом доме на Солянке. Кажется, я тогда даже не посмотрел письма. Непростительная небрежность. Впрочем, почему небрежность? Я обознался. Лука мертв. Это совершенно очевидно. Но почему я тогда злюсь на самого себя?! Лука мертв! Точка! Но даже если он мертв, его причастность к катастрофе становилась для меня все более очевидной. Ведь до сегодняшнего дня о Луке вообще не было ни слуха ни духа.

В этот момент началась пальба. И очень серьезная. Сержант схватил свой бластер БК и побежал стрелять. "Буф-ф-ф...", потом еще раз: "Буф-ф-ф... и еще раз: "Буф-ф-ф..." работал бластер. Он работал так, потому что после каждого выстрела следовала секундная задержка, в течение которой бластер БК перезаряжался с таким звуком, словно в гигантскую воронку засасывалась вода. Соломатин и еще двое черномазых каменов строчили из своих пулеметов. На пол градом сыпались гильзы.

С бутылкой в руках я пополз в самый дальний угол, где по моим расчетам можно было спокойно допить водку. Я не желал участвовать в войне. Мне претила она еще на Земле. Я видел, как умирали мои друзья, и мне не хотелось повторять все заново. Не проходило дня, чтобы я не вспомнил Мирона Павличко. Иногда я сожалел, что выстрелил ему в голову, иногда нет. Иногда я думал, что лучше бы он остался черным ангелом -- был бы своим среди врагов, но это не меняло сути дела - в войну я больше не хотел играть ни при каких обстоятельствах.

На этот раз федералы взялись за дело основательно. Ресторан несколько раз основательно тряхнула. Мне показалось, что корму стало разворачивать по течению.

Не успел я доползти до намеченного убежища, как раздался такой звук, словно кто-то что есть мочи рванул на груди рубашку, только так громко, что заложило уши. Я почувствовал, что меня приподнимает, а потом вминает в груду стульев и столов. Это длилось целую вечность. Головой я разбил пару столов и три стула. Сломал бы больше, но уперся в ступеньку подиума, которую только слегка погнул. Когда же взглянул вверх, то обнаружил, что крышу сорвало и что она стоит дыбом, покачиваясь, как крышка унитаза. Я вжался в пол. Если бы крыша упала внутрь, она бы раздавила меня, как таракана. В следующее мгновение она с грохотом рухнула в Неву-Москву-реку. Стрельба, достигшая кульминации, вдруг прекратилась. Я услышал, как о борт плещутся волны. Потом раздался знакомый звук, и в поле моего зрения вплыл желтый "гирвас". С одной стороны на меня глядел юмон Сорок пятый, с другой - мордатый комиссар Ё-моё. Оба, как близнецы, и оба скалились. С чего бы? У нас было шапочное знакомство. Мы даже не пили вместе. Комиссар крикнул:

-- Сейчас... вытащим!.. не волнуйтесь...

Словно я находился в опасности, а они явились, чтобы выручить меня из неприятного положения. По этой причине мне совершенно не хотелось общаться с комиссаром Ё-моё, и я, плохо соображая, что делаю, пополз в противоположную сторону - к кухне, где еще была цела крыша. На какое-то мгновение "гирвас" скрылся в направлении Петропавловской крепости, и вдруг появился так низко, что я различил на днище заклепки. Юмон изготовился к прыжку. Я еще не дополз до намеченной цели и метнул в него то, что оказалось под рукой. В данном случае это оказалась пустая бутылка из-под водки. И разумеется, промазал. А жаль!

Сорок пятый осклабился - у него были клыки, как у хлыстов - больше только у моего Росса.

-- Не бойся! - крикнул, высовываясь из кабины, комиссар Ё-моё. - Ты нам нужен! Ё-моё!

Гильзы с сухим звуком перекатывались по полу. Воняло сгоревшим порохом и алкоголем, который впитался в мою одежду. Я полз дальше. Ткнулся во что-то мягкое и никак не мог преодолеть препятствие. Наконец сообразил, что это мертвый сержант. Его бластер БК, залитый кровью, валялся среди разбросанных мешков с песком. Я схватил бластер. Кровь показалась мне еще теплой.

-- А это... это ты видел! - я размахивал бластером БК, как дубиной, целясь куда-то между созвездиями Бетта-Панторис и Стрельцом.

Вряд ли я был способен выстрелить. Но как ни странно подобной демонстрации оказалось достаточно. У комиссара Ё-моё сделалось испуганное лицо. Он стал дергаться. "Гирвас" рвану вверх и пропал за чернеющей кромкой ресторации. При этом юмон едва не вывалился из кабины, чем, кажется, кого-то очень развеселил.

-- Молодец! - похвалил меня кто-то, хихикая.

Я оглянулся. Пожарник показывал большой палец. Его обычно угрюмое лица на этот раз выражало неподдельный радость.

-- Ха!.. -- криво улыбался я, давая понять, что я еще и не на такое способен.

Меня водило из стороны в сторону, как пьяного. Было такое ощущение, что в районе поясницы у меня появился лишний сустав, а голова болтается на веревках.

-- Сейчас мы нашим сигнал подадим, -- сказал пожарник, суетливо подползая на коленях, как младенец в ползунках, которому надо облегчиться.

-- А я думал, тебя убило... -- признался я, облокачиваясь о мешок и обретая какое-то равновесие.

Он остановился и засмеялся.

-- Еще пуля не отлита... -- и снова пополз куда-то в угол точно так же, как давеча ползал врач.

Только теперь я понял, что контужен. Слова долетали, как из пустыни, а в голове что-то гудело и тикало. Кроме этого меня тошнило. Только не от водки, думал я. От водки не бывает. От Катажининых пирожков бывает, а от водки не бывает. Даже от несвежей. Дело в том, что Катажина вообще не умела готовить. Абсолютно! Ничего кроме яичницы. Еще она умела откупоривать пивные бутылки и посыпать клубнику сахаром. Зато она была возвышенной натурой и имела большую грудь. Одно воспоминание о которой приводило меня в боевую стойку. Правда, в нынешнем состоянии я вряд ли был на что-то способен - меня просто выворачивало и на душе было паскудно.