Андрей Уланов - Автоматная баллада

— О! Вспомнил! — перебил Швейцарца мальчишка. — Где я про твою Шве… эту саму… слышал. Как ты про часы сказал, сразу вспомнил. Мамка на батяню всё время ворчит: ты, мол, над тикалками своими трясёшься, словно они у тебя эти… швейцарские. Во, выговорил!

— Молодец.

— А у тебя, — жадно спросил Метр-Кепки, — небось и часы настоящие… ну, из этой Швейцарии?

— Нет, — спокойно солгал Швейцарец. — У меня часов нет вообще.

— Совсем?

— Совсем. Я просто никогда никуда не тороплюсь.

— И что, — насмешливо сказал мальчишка, — постоянно опаздываешь?

— Наоборот. Всегда успеваю.

Метр-Кепки недоверчиво мотнул головой.

— Так не бывает, — авторитетно заявил он. — Если ты говоришь, что часов не таскаешь, откуда узнаёшь, вовремя пришёл или нет?

— Просто. Я, — Швейцарец чуть повысил тон, — всегда прихожу правильно. А если меня кто-то ждёт, значит, этот или эти кто-то пришли раньше, чем было нужно.

— А-а… — разочарованно вздохнул мальчуган. — Ну конечно, если ты большой и сильный, тебя ждать будут.

— Да. Потому я и сказал, что всё просто. Ты тоже так можешь: стань большим и сильным, и тогда не ты будешь опаздывать, а другие будут приходить раньше времени.

— Хорошо бы, — Метр-Кепки вздохнул ещё раз. — Да пока вырастешь… а сейчас мне домой бежать надо, а не то мамка разозлится и ка-ак всыпит…

Он с тоской глянул на пистолет в своей руке… провёл пальцем по затейливой вязи насечки… снова вздохнул — и решительно протянул пистолет Швейцарцу.

— На, держи! А я побежал.

Он и в самом деле сорвался с места ещё прежде, чем Швейцарец начал вставлять на место магазин, но уже через два шага резко затормозил, подняв при этом босыми ногами целое облако ныли, обернулся и, весело скалясь, крикнул:

— Слышь… а я так и не понял — чего тебя все боятся-то?!

Ответа он не ждал — выкрикнул и понёсся дальше, ловко перепрыгивая через пробившиеся сквозь асфальт пучки остролистой травы.

И тут — мать моя фреза! — я увидел Её!

Это было, как выстрел в ночи, — вспышка, после которой слепнешь, глохнешь и перестаешь замечать всё вокруг. Кроме Неё.

Аккуратная, чистенькая, она прямо-таки завораживала меня своими изящными очертаниями — не магазинная худышка, но и без всяких там пулемётных излишеств. Длинный ствол, пистолетная рукоятка, чёрная ребристая ствольная накладка…

Определённо, это было то, что люди называют любовью с первого взгляда. Именно так — едва увидев Её, я понял, я ощутил, что мы созданы друг для друга, созданы, чтобы быть вместе. Я — и Она.

«АКС-74»и «M16А1».

Спутника же её я удостоил куда меньшим вниманием. Да он и не выделялся ничем особенным, по крайней мере с виду. Обычный «АКМС», позднего, судя по красновато-коричневому цвету рукояток, выпуска, штык-нож примкнут. Последняя деталь меня в любой другой момент изрядно бы насмешила — на кого, интересно, его хозяин собрался бросаться в штыковую? — но в тот миг я мог думать только лишь о Ней.

Меня, словно закаливаемый клинок, бросало то в жар, то в холод. В одно мгновение казалось, что вот-вот — и ствол начнёт оплывать, словно под лучами термоядерной, пятная землю горячими каплями. И тут же арктический, нет, космический холод стискивал меня со всех сторон.

Наверное, будь я человеком, то счёл бы, что подхватил какой-то сильнейший вирус, из свежемутировавших… лихорадка мгновенного действия. Но у автоматов не бывает насморка, и чихать, и кашлять мы можем, только лишь «наевшись» отсыревших патронов.

Я смотрел, как, покачиваясь в такт шагам, она проплывает мимо — медленно, неимоверно медленно, по миллиметру в час, в день… в вечность… и при этом всё равно ужасающе быстро. Нет, нет, как же так — только ведь она шла навстречу, и вот уже проходит мимо… и сейчас окажется позади… и скроется из виду в пёстрой галдящей базарной толпе, исчезнет, заслонённая людскими спинами… Нет!

Клянусь последним патроном, если бы она прошла мимо, то я… я бы… сотворил нечто безумное! Например, высадил бы весь рожок прямо в ослепительную голубизну небес — плевать, что в патроннике пусто и предохранитель наверху! Я — автомат, а не какая-то там примитивная мышеловка! Венец прогресса и эволюции, шедевр механики, дитя человеческого гения, рождённое убивать и научившееся думать… чувствовать…

…и любить!

Она не прошла мимо. Тот «АКМС», её спутник, что-то коротко лязгнул — она остановилась, неторопливо развернулась в мою сторону, приблизилась… окинула взглядом… оценивающе — и одобрительно качнула рукояткой.

Мне казалось, на меня сейчас должно пялиться не меньше трёх четвертей базарной толпы. Ещё бы — не каждый ведь день увидишь, как ствол спокойно висящего на хозяйском плече автомата вдруг, ни с того ни сего, начинает медленно наливаться краснотой. Словно его положили в невидимый кузнечный горн… или же пытаются одной непрерывной очередью отстрелять сквозь него столь же невидимую и вдобавок неслышимую ленту на пару тысяч патронов. Почти незаметный отлив поначалу… затем цвет всё гуще… из кирпично-красного в тёмно-вишнёвый…

Если что-то умеет думать, то оно ведь и с ума может сойти? Логично?

А я просто хотел спросить, как её зовут. Всего лишь. Хотел — и не мог. Как будто расплавленного свинца в ствол залили — щедро так плеснули, не скупясь, полкотелка минимум. Для надёжности же ещё и прошлись по ствольной коробке электросваркой, намертво приваривая всё, что может лязгать, щёлкать и вообще сдвигаться хоть на микрон.

Она тоже молчала. Висела прямо передо мной, вся такая стройная, изящная, чуть откинувшись всем телом назад и выпятив при этом приклад, — и не издавала ни звука.

У людей, кажется, такое вот молчание именуется загадочным. Не знаю. По мне, так это была самая натуральная пытка. Да-да, именно так. Мне доводилось слышать, как кричат, корежась и разламываясь, мои собратья, угодившие под беспощадный пресс танковых траков, — сейчас бы я мог кричать так же или даже ещё страшнее.

Между нами было всего полметра. Полметра! Качнуться, соскользнуть с Серёгиного плеча и, вращаясь, словно бы нечаянно, ненароком дотянуться до Неё кончиком рожка. Одно мимолётное касание — и неважно, что будет после!

Это было на-важ-де-ние . Я избавлялся от него — понемногу, словно бы остывал после жаркого боя. Так же неожиданно вдруг оказывалось, что в мире есть ещё звуки, кроме грохота моих выстрелов, какие-то цвета, кроме хлещущего из ствола пламени, и вообще мир отнюдь не ограничен той, единственной, в которую нити выпущенных мной пуль… не ограничен мир — целью.

Прошло — осознал, что пока вид заокеанской красавицы бросал меня в экстремальные термические перепады, наши хозяева вели довольно оживлённую беседу. Местами даже переходя на повышенные тона.