Олег Кукса - Камикадзе на прогулке

Но Лауре поначалу все же было трудно это принять. Она не понимала, еще на первом курсе — как я мог устоять перед ее чарами? Почему мое внимание обращено не только на нее, но и на других девушек? Почему не хотел пойти на удобный обман, лицемерие, добившись женской взаимности? Ведь многие так и делали — в основном, за пределами Академии, или с подсадными утками, девушками-психологами, которые, надо признать, порой были вовсе не прочь полакомиться любовными утехами с файтерами-курсантами. И не всегда такие, легкомысленные на первый взгляд, романы оканчивались скупыми слезами расставания. По разному бывало.

Но наших десантниц мы старались все же беречь от подобных тревог. И я знал, чувствовал, видел в вероятностях будущего тот момент, когда какая-то из наших чаровниц попадала в трудный переплет. Я знал, что в эти трудные мгновения одиночество — самое страшное. Всего несколько слов, присутствие верного друга рядом — и кризис минует.

Я помогал Аманде в том, чтобы было среди нас поменьше разбитых сердец, непонимания, недоразумений. И — побольше счастливых улыбок. Я включился в ее незримую, тайную войну против козней психологов и их подсадных уток, разбивающих наши сердца. Начальство, видите ли, опасалось того, чтобы никто из наших не вылетел на лед, истинно полюбив.

Иногда мы с Амандой выигрывали, иногда — нет. Но все же, по большей части, мы выигрывали незримые дуэли за судьбы наших друзей и подруг, опережая на шаг или два психологов. Некак им было с нами тягаться — без дара предвидения, отсекающего трагические вероятности, это проблематично. Потому что правда, а не ложь, была нашим главным козырем в безбежном океане их хитрости, уловок, коварства и обмана.

Лаура вначале не понимала, почему я оставался ее другом, хотя и знал, что у нее есть любовники и, особенно, Ларри — Любовь всей ее жизни. Но постепенно она осознала, что может всегда рассчитывать на мою верную руку и крепкое плечо. И страшно ревновала к тому, что на моем плече изредка появлялись и другие женские слезы. Ревновала даже тогда, когда мы еще даже не были любовниками. Сердилась на меня, надувая свои очаровательные губки, которые вечером подставляла для поцелуя совсем другому мужчине.

Ну и где здесь логика? Кому следовало бы, если хорошенько подумать, сердиться? Ох, женщины…

Бывало, по несколько дней за эти годы учебы между нами пробегали мелкие ссоры. Я ведь с ней тоже не шибко-то церемонился. Когда чувствовал, что она лезет не в свое дело — прямо ей об этом и говорил. И она порой кричала на меня — мол, какой я жестокий, и уделяю свое внимание не ей, а кому-то другому… Так что — по разному бывало. Скажем так — временами непросто мне было с Лаурочкой. Ее порой тянуло ко мне, даже несмотря на то, что под ручку с ней ходил совсем другой парнишка, ласкающий ее рукой по очаровательной талии.

Но к четвертому курсу мы уже настолько хорошо чувствовали друг друга, что… Полная правда, доверие между нами стали непреодолимой тягой друг к другу. Не только у Лауры ко мне. Но и у меня — к Лауре.

Вот этого я и боялся. Даже сам признался ей в этом, еще на пятом курсе. Ох и ругала же она меня тогда… Целых три дня на меня дулась. А затем завела себе нового любовника-красавчика. Это было ее особенностью — мужская красота очаровывала ее настолько, что она порой теряла голову, если красавчик, конечно, сумеет правильно разыграть свои козырные карты. Лаурочка была очень падка на романтическую вермишель, которую ей вешали на уши, как оказалось, подсадные утки-психологи. Если бы не помощь Аманды Симмонс — садилась бы в лужу намного чаще. Но, увы, не всегда она прислушивалась к словам своей подруги, которую психологи боялись до жути за несколько мелких пакостей, которая им устраивала Аманда.

Потом, через несколько дней Лаура сама же подошла ко мне, и, обняв, прошептала: «Не сердись…» На что я ее поцеловал в щеку, в губы, обнял ее. И мы с трудом оторвались друг от друга.

Но я выдержал… Выдержал все эти долгие, суровые пять лет, пока нас постепенно не превратили в настоящих боевых машин, начиненных такими сюрпризами, что… Мы с Лаурой позволили себе первый серьезный ночной марафон только на следующий день после окончания Академии. Только после того, как стали профессионалами-файтерами, и узнали, что летим на одну и ту же военную базу во Внеземелье. На нашу новую работу — в общем-то довольно безопасную практику, но уже в реальных полевых условиях Внеземелья.

Наши души уже были покрыты закаленной броней. Мы были уже ветеранами во всем: в человеческих взаимоотношениях, семейных вопросах, сексе, психологии, любви, дружбе. Про вооружение, шаттлы, боевое искусство, умение выживать — уж и не говорю. Это, пожалуй, для меня было самым легким в нашей подготовке. Для меня и для Лауры.

Мы все понимали с полуслова — и в обучении, и в жизни. У Лауры, правда, вначале получалось не всегда. Но я поддерживал ее в нужный момент. Не позволил ей по глупости вылететь на лед из-за Ларри, советуя по крайней мере окончить Академию, а затем уж задумываться о детях. Иначе Лаурочка вылетела бы на лед, с округлившимся животиком, еще в конце первого курса. И куда бы делся Ларри, поставленный перед фактом?

Сейчас, после смерти Ларри — я даже жалел об этом. Они были бы вместе и сейчас, может быть. Ребенок ведь так обьединяет. И тут уж не до работы в опасных уголках Внеземелья. Но Ларри сделал свой выбор осознанно, стараясь первым прорваться к Новой Женеве, как и многие другие Внеземельшики из более старшего поколения Файтеров. Они многое узнали о нашем неведомом противнике, уберегли нас от многих ошибок. Но все же — погибли, не выполнив основную задачу…

И даже, когда Лауру Хенкель перевели во вспомогательный персонал, она выдержала этот удар достойно. Пыталась, конечно, вернуться к нам, файтерам первой волны, но у нее ничего не получалось в пилотировании.

Зато, когда мы работали вместе за одним операционным столом, Лаура поняла, что именно здесь она — на своем месте. Поэтому так легко восприняла свой перевод во вспомогательный персонал, вторую волну.

Гражданские врачи, следящие за нашей работой, даже во Внеземелье, прямо так нам, после очередной успешной операции, и говорили: «Идиоты! Не зарывайте свой талант в Дальней Разведке! Вы же — прирожденные хирурги!!! Будете деньги лопатой загребать — с таким-то талантом!»

Но мы только ехидно улыбались, пожимая легонько друг другу руки в еле заметном захвате.

В любом случае — мы прошли всю дистанцию. Так что смогли себе позволить маленький праздник на следующий день после присяги и получения выстраданного за пять лет учебы звания — «Лейтенант Дальней Разведки. Специализация: файтер Новой Женевы.» А затем начали тренироваться к Экспедиции в сердце Катастрофы и работать по кратковременным контрактам в разных уголках Внеземелья.