Андрей Посняков - Крестоносец

У рыбака Яана Ратников прожил с месяц, так уж вышло. Хороший оказался человек (Лиина ему приходилась племянницей). И жена его, Клара, и дети – все, разинув рты, слушали россказни Михаила о Плескове, о далеком Новгороде и новгородцах. Беглец ведь, не ломая долго голову, сказался разорившимся купцом. Мол, рассчитался с орденскими немцами за долги и теперь вот пробирался на родину, в Новгород, а сюда вот заглянул по пути – дела были.

Какие именно дела, сказал через три дня, когда получше присмотрелся к Яану. Про остров. Про бусину с мухой. Про друзей.

– С этого б и начинал, – ухмыльнулся в бороду Яан. – Знаю я, где этот остров, у нас его Змеиным кличут. Сейчас уж мы туда не пойдем – опасно. Теперь уж только по льду.

Вот и пришлось ждать настоящей зимы, которая, надо отдать должное, оказалась вовсе не за горами. Буквально через несколько дней после появления Миши, встал на озере лед, вначале – у берегов, припоем, а потом и полностью затянул водную гладь. Скоро уж было и совсем собрались к острову, да грянула оттепель, и пришлось снова ждать.

Наконец, после морозцев, метелей, снега, Яан махнул рукой – мол, завтра с утра поедем. Лошадь не стал запрягать, встали на лыжи, широкие, подбитые куньим мехом. Прихватили с собой луки со стрелами – в пути поохотиться – силки, капканы.

Вообще, село Ыйва выглядело довольно зажиточным, если не сказать больше. Обитали здесь большей частью рыбаки и – немного – охотники, вполне лояльные к тевтонцам, и – многие – крещенные в католическую веру. Немцы собирались к лету ставить храм, никто – даже православные (имелись здесь и такие) не возражал – в общем-то, неплохо жилось селянам под Орденом.

Шли хорошо, ходко, погодка выдалась не шибко морозная, но солнечная – благодать! По пути пару раз останавливались поохотиться на зайцев, затем, на одном из попадавшихся островков, разложили костер, подкрепились свежей дичиной. Отдохнув, пошли дальше, заночевав тоже на острове, в сложенной рыбаками заимке.

Змеиный остров – небольшой, лесистый, издали смотревшийся словно покрытый снегом еж – показался на исходе следующего дня.

– Тут тайная тропа есть, капище раньше было, – Яан неожиданно замедлил шаг и обернулся. – Молились люди старым богам… и сейчас еще молятся – кому они мешают-то, старые, проверенные боги?

– Никому не мешают, – к явной радости рыбака (наверняка бывшего скрытым язычником или двоевером) покивал головой Михаил. – Как говорится – старый друг лучше новых двух!

– Это правильно! Слышь, Миша… А что, если мы… одного зайца там, в капище… ну, ты понял?

– А запросто! – Ратников широко улыбнулся. – Ты хороший человек, Яан, потому – делай, как знаешь.

Чудин закивал головой:

– Вот и хорошо, вот и славно… Лиина – про нее многие нехорошо говорят, однако ж – ни разу эта дева ко мне плохих людей не приводила!

Лес на Змеином оказался густым и почти что непроходимым, однако ж, Яан знал верный путь и как-то умудрялся находить тропу по одному ему видимым приметам.

– Что ж он, остров-то, пустой? – когда проводник оглянулся, быстро поинтересовался Ратников. – Никто, говорю, тут не живет, что ли?

– Зимой – нет, а летом… всякое бывает, – Яан неожиданно засмеялся. – Ничего, не переживай, не пропадут твои дружки! Дичи здесь много, да и заимка теплая.

К заимке они наконец и вышли. Небольшая такая избенка в дремучем лесу, заваленная снегом по самую крышу.

– Однако – да, – почесал бороду проводник. – Дверь отрывать надо.

У Ратникова все в душе упало… Неужели… Неужели – погибли оба? Или – ушли куда?

– Давай, давай, не стой, работай! – подзадорил рыбак. – Дверь раскопаем – может, узнаем что.

Это уж точно! Иного-то пути не было.

Сняв с плеч лыжи, путники живо разбросали снег. Холодея в душе, Ратников толкнул дверь… Та со скрипом открылась. Миша нагнулся, вошел, чувствуя позади дыхание Яана… Обернулся:

– Темно здесь. Свет-то не загораживай, отойди…

Избенка, как избенка – небольшая, но ладная, с широкой лавкою, с печью. В такой можно и зимой жить-поживать. Тогда интересно, где же…

Войдя следом за Ратниковым, Яан шарил руками по полкам:

– Ага, свечи… две штуки… Лучины – целый пучок. Трут, огниво… соль. Ого – крупа! А твои друзья тут не голодали!

– Знать бы, где они сейчас? – хмуро отозвался Миша.

– А это что еще? Березовая кора… на растопку. Славно, славно! Сейчас печечку…

Присев, старый рыбак побросал в печь найденные тут же дровишки, схватил огниво… поцокал языком:

– Хорошее, свейское! Миша, дай-ка сюда берестину. Счас, обогреемся!

– Какую еще берестину… Ах, эту…

Черт!

На березовой коре было что-то нацарапано…

– Яан, ты откуда эту берестину взял?

Рыбак обернулся:

– Да вон, с полки… там ее полно.

– А ну-ка… посмотрим…

Выбежав на улицу, Михаил вчитался в буквицы… Тут и не надо было знаний палеографии, чтоб прочитать – буквы оказались вполне современными… еще бы…

«Дядя Миша, – деловито извещал Максик. – Мы с Эгбертом идем тебя искать. В бург, потом – не знаю. К лету вернемся к Танаеву…»

Ратников обрадованно уселся в сугроб и, сдвинув на затылок шапку, расхохотался:

– Молодец, Максюта! Хоть известить догадался.

Ратников так и предполагал, что в бург парни вряд ли заглянут, скорее, будут собирать информацию в окрестных деревнях. Так и вышло – многие рыбаки, крестьяне, охотники хорошо помнили двух любопытных подростков, вполне подходящих под данное Мишей описание.

Эгберт и Максимус? Нет, как их звали – не вспомнить, но точно – оба немцы. Один совсем плохо по-русски лопочет, второй лучше, но так, что тоже мало что разберешь.

Второй – это наверняка был Максик.

Михаил смог отправиться на поиски парней не сразу, а лишь в январе, с попутным караваном, санным поездом, обновлявшим проложенный по озеру зимник. Ревельские купцы везли в Псков закупленный в Стокгольме хлеб. Лето на Руси выдалось жарким, знойным, вот и недород, в Швеции все же попрохладнее было, жита собрали в достатке. К купеческому каравану, сопровождаемому солидной охраной, по пути присоединялись и местные – удобный был случай съездить на псковский рынок, поторговать да потом, с такой же оказией, вернуться обратно.

Вот и односельчане Яана собрали, что смогли – лисьи, беличьи, куньи меха, мороженую рыбу, дичину – набралось на пару саней, возницами да торговцами отрядили двух мужиков, самых ушлых, с ними, простившись с гостеприимными чудинами, уехал и Ратников. Наконец-то!

Радовалась душа пушистому, сверкающему на ярком солнце, снегу, небу – чистому, высокому, голубому, свежему бодрящему воздуху, белым деревьям, отбрасывающим синие, фиолетовые, нежно-сиреневые и темно-голубые тени. Стоял небольшой морозец, градусов семь-восемь, от лошадей поднимался пар.