Шимун Врочек - Питер

Не притворяйся.

Люди прекрасно чувствуют фальшь, но если намечтать себя сильного, никто не заметит подмены.

— В левый, — повторил Сазонов.

— А если они поперлись по другому туннелю? — Гладыш почесал затылок под каской. — Чё тогда?

— Тогда мы лажанулись. — ответил Сазонов. «Чёртов засранец, вечно бы ему спорить».

— Ага, — сказал Гладыш. Потом до диггера дошло. Открылся рот, некрасивый, с гнилыми пеньками. — И… чё делать?

— Желаешь выбрать самостоятельно? — вкрадчиво спросил Сазонов. Этот приём он позаимствовал не у Ивана, а у главы службы безопасности Адмиралтейской — Якова Орлова. Прошлая встреча была… скажем так, запоминающейся. — Почему нет? Выбирай.

Гладыш закрыл рот. Буркнул что-то, потом с надеждой посмотрел на Сазонова:

— Левый, значит?

Сазонов пожал плечами.

— А я разве не так сказал?

— Понял, — Гладыш кивнул. Шумно отхаркнулся, вытер небритую рожу рукавом и пошёл вперёд, в темноту, рассекая лучем фонаря сумрак тоннеля.

Иван прислонился лбом к перегородке. Прикрыл глаза. Ощущение надвигающейся катастрофы — гигантской, клацающей, в холодном полированном металле и старой меди — стало сильнее. Он почти слышал гул и скрежет её разболтанных, несмазанных механизмов. Не о том думаешь, одёрнул себя Иван, думай в другую сторону. Думай — велел он себе. Как и кто это сделал.

И, для начала, — зачем?

Украли самое ценное, что было на Василеостровской. Украли её сокровище, её солнце. Пафос, но что поделаешь. Дизель-генератор освещал станцию днём, а по ночам от заряженных от него аккумуляторов питалось дежурное освещение. И сейчас оно горит… и будет гореть, чтобы не вызывать панику.

Но паника всё равно начнется. Шила в мешке не утаишь. Свидетелями последней агонии Василеостровской станут умирающие от недостатка света морковь, капуста и прочие овощи. Считая, половина рациона накрылась — а это почти все витамины. Цинга. Голод. Детский рахит без ламп дневного света неизбежен…

Катастрофа.

Теперь понятно, куда исчез Сазонов. Вернее, непонятно. Где он теперь? Если погоня была удачной, то где дизель?

Мой автомат разобран, вспомнил Иван некстати. Блин, ещё и это.

Вокруг Ивана кипела работа. Люди входили и выходили, имитируя бурную деятельность. Забегали как тараканы.

— Смотрите! — сказали сзади.

— Что там? Что?

В дизельную набились станционные менты. Каста, блин. Развели суету сует… Работнички. «Проколы системы охраны!» «Чёрт! Надо же!» Голоса сливались в невнятный угрожающий гул. Иван стоял у стены, локоть слегка отставил, чтобы не задеть поврежденные ребра. В левом боку медленно пульсировала боль.

Конечно, это не его дело. Люди Ивана — это разведчики, диггеры, ориентированные на заброску в зону врага (будь то чужая станция, или разрушенный город наверху), им порядок наводить не с руки. И выяснять, кто прокололся с охраной дизельной (и станции, получается, тоже) — не их забота.

— Смотрите! — повторили сзади. Иван, всё ещё погруженный в свои думы, обернулся. В углу комнаты стоял мент. Заметив, что Иван смотрит, он присел на корточки и откинул брезент. Даже отсюда было видно, что на полу перед ним рисунок. Иван встал и на невыспавшихся, больных ногах прошёл через комнату. Увидел рисунок и озадачился.

— Командир! — окликнули его.

Иван кивнул, глядя на знак. Чтобы это значило?

— У вас тоже народное творчество? — спросил он.

— Как? — Кузнецов опешил. — Н-нет. У нас вообще-то человека убили.

Иван медленно повернулcя, посмотрел на Кузнецова:

— Шутишь?

Человек лежал на голом полу, безвольно откинув голову. На лице застыло знакомое Ивану выражение «я шо, крайний?», такое же он наблюдал на этом лице несколько часов назад. В виске Ефиминюка было аккуратное точечное отверстие. Один единственный потек крови…

— Пришли его сменить, а тут такое, — дружинник махнул рукой. — Эх, люди…

Иван присел и посмотрел внимательно. Из виска Ефиминюка (не ставить психов в дозоры!) торчала едва заметная при таком свете металлическая полоска.

— Чем это его?

— Спицей, — сказал Иван. — удар с близкого расстояния, сильный, причем он удара явно не ожидал. Свой?

— Да кто его знает, кто у него свой, — в сердцах ответил Солоха, дежурный по станции. — У него ж вечно всё было не как у людей. Я вот всё не врублюсь, чего они пулемет не взяли?

Иван пожал плечами.

— А смысл? Его тащить себе дороже.

— Ну дизель же они тащили.

— Верно.

Кто тебя убил? — мысленно спросил Иван у мертвеца. А я шо, крайний? — словно бы ответил тот. Резонно. Неужели это всё те же, с дизелем?

Думай, Иван.

Выходит, они шли фактически по пятам за Иваном. После того, как он прошёл блокпост (и шарахался полночи по платформе), они убили Ефиминюка и прошли в дизельную. Так? Значит, через оборотный тоннель? Или спустились через ВШ? Ну, это вряд ли. Там лестницы давно сгнили…

Забрали дизель и пошли дальше. А куда им идти? К Адмиралтейской, больше некуда.

Иван выпрямился.

Где Сазонов, чёрт, когда он так нужен?!

Солоха наклонился и откинул полу куртки… та-ак. Иван моргнул.

На груди мертвого, на белой (относительно) майке был нарисован красным знакомый знак. Интересные пироги с котятами. Выходит, чтобы выдернуть спицу из виска, времени не нашлось, а знаки рисовать — так запросто?

Интересное кино.

…Грубо намалеванная звезда в круге. Что это за знак?

— Даже странно, издевательство какое-то, — сказал Солоха.

Постышев ворвался чуть ли не бегом и сразу к трупу.

— Коммунисты, что ли? С Купчино? Которые туннель роют?

Иван покачал головой.

— Непохоже. Смотрите, звезда неправильная — нарисована не как советская звезда, а как пентаграмма скорее. И вписана в круг. И вот эти знаки — видите? Думаю, надо позвать Водяника, он объяснит лучше, чем я.

— Ладно, — сказал Постышев. — Спросим у профессора.

Водяник долго разглядывал звезду, потом предложил любопытным удалиться из комнаты к чёртовой матери. Постышев поднял брови. Затем, разглядев что-то в лице профессора, кивнул. Комендант по-медвежьи, тяжело поднялся. Посторонние уходить не желали, так что Постышев, немного поорав, выгнал любопытных. В дизельной остались только эти двое и Иван.

— Так что, Проф? — комендант повернулся к Водянику.

— Отлично. Так гораздо удобней работать. Никто не мешает, не путается под ногами…

Постышев молча посмотрел на профессора.

— Мне не до шуток, Григорий Михалыч.

— Если бы я хотя бы, чёрт побери, шутил! Как думаете, Глеб Семеныч, почему я попросил удалить всех?

— Я всё ещё жду ответа, — напомнил Постышев. Глубокие, как марсианские каналы, морщины рассекли его лоб. — Что эта звезда означает? Ради чего я тут народ матом крою?