Андрей Уланов - Автоматная баллада.

Я лечу напролом сквозь бескрайнюю синь, У меня под крылом 50 Хиросим, У меня под крылом Архимедов рычаг, Я могу хоть сейчас мировую начать!

СЕРГЕЙ

— Дурак ты, щенуля, — задумчиво глядя на пивную кружку перед собой, произнес Евграфыч. — А я–то тебя за умного держал. Они сидели в подвале «Ослика», в углу, и после уличного пекла шедшая от камня прохлада словно выдергивала из Сергея какой–то неощутимый внутренний стержень. Ему хотелось, забыв обо всем на свете, прижаться спиной и затылком к стене… зажмуриться… неторопливо поднести к лицу кружку с ледяным, до ломоты в зубах, пивом. Отхлебнуть — сначала пену, — затем провести заветной посудиной по щекам, прижаться лбом… еще раз отхлебнуть, с трудом сдерживая стон удовольствия. И только потом приоткрыть один глаз и лениво глянуть — пока еще только издалека глянуть, примериваясь, — на блюдо, до краев наполненное жареными стрекотухами. Ужасно хотелось, но разговор был важнее. — Это почему же? — вскинулся Айсман. — Объясни. — Потому что на «у» заканчивается. — Я серьезно. — Так и я не шуткую… почти, — осклабился старик. — Подумай сам… впрочем, если б ты думать умел, черта с два бы в это дерьмо полез! — Слушай, дед, — обиженно пробурчал Шемяка, — дураком я и сам себя назвать сумею. А что–нибудь более… информативное ты высказать можешь? — Могу, — кивнул Евграфыч. — Хошь, поспорим, что на Острове твои подопечные долго не задержатся? — Ну, это и болотному ежику понятно, — хмыкнул Сергей. — Мое какое дело? Они платят за дорогу в один конец. Если хватает дурости вообразить, что назад смогут вернуться и сами… — С чего ты решил, будто они вообще собираются возвращаться? — Ну а как иначе? В тамошнем скелете, что ли, жить попытаются? И? До осени, может, протянут, а дальше? — У каждой палки есть два конца. — А у горгоны есть два рога, — Сергей потянулся к стрекотухам. — Только у носорога все равно длиннее и толще. И что с того?

— Айсман, — после минутной паузы настороженно спросил Евграфыч, — тебя, случаем, по башке сегодня ничем не били? — Не припоминаю такого прискорбного факта. — А ты затылок–то пощупай. Может, ты хоть и не помнишь, а шишак имеется. — Евграфыч! — Айсман перешел на шепот. — Хватит! Я с тобой посоветоваться пришел, а не ребусы ребусить! — А они полезные, ребусы–то, — старик пристукнул по столу опустевшей кружкой. — Мозгам застыть не дают. — Евграфыч! Ну ладно: я дурак, ты умный — это ты хотел услышать? Думалка у меня ресурс на сегодня расстреляла. Ну, в чем подвох? Давай, выкладывай! — Имей терпение. Сейчас Танька мое пиво поднесет… Шемяка заглянул в свою кружку — в ней оставалась еще примерно треть. — Хорошо устроился Евграфыч, — пробормотал он темной пузырящейся жидкости. — Вон как лапой своей у Таньки под юбкой шарится. Ему вдруг стало тоскливо и противно, а торопливый глоток пива приобрел вкус медной гильзы. Сергей попытался вспомнить сначала Наташку–пряху… затем подумал о желто–зелено–красных фургончиках «Горизонтального цирка» в южном секторе базара… но память отчего–то упрямо подсовывала лицо разноцветноглазой — такой, как он видел ее час назад, на пороге. Она чуть повернула голову вправо и прищурилась, словно целясь в него из невидимого пистолета… Красивая — хоть и чокнутая. Пожалуй, такой шикарной девчонки у него в жизни еще не было ни разу. Ну, если не считать тот случай два года назад — а считать его не стоит. Две ночи — это, ей–же–ей, не любовь, даже мимолетная, а так, курям на смех. Интересно, они с Энрико все–таки любовники или как? В простую дружбу верится слабовато… но и на любовника собак также не очень–то похож. Во всяком случае, на удачливого любовника, вроде Лешки Максимова. — Щенуля, ты меня вообще слушаешь? — Я тя вижу. — Вот из–за «вижу» я и спросил, — проворчал старик. — А то больно взгляд у тебя отсутствующий только что был. — Ну да, душа вышла на перекур, а телу при этом скомандовала: «Сидеть». — Зря смеешься, — старик наклонился поближе к Айсману. — Я на своем веку повидал много чего… такого, что и в бессмертную душу поверишь… и в черта лысого, не к ночи будь помянут. — Угу… душа, мыша… Евграфыч, помнишь, была такая мелкая секта: фатумцы. В судьбу верили, мол, предопределено все на свете заранее и потому рыпаться особо не фиг — как ни прыгай, а сбудется лишь то, чего назначено. — Припоминаю, — кивнул старик. — Была… а кажись, даже и есть до сих пор. На севере, две–три деревеньки. — Так вот: встречаются два мужика. Один из них несет на плече пулемет. Второй, с ружьишком, спрашивает: «Куда это ты, сосед, намылился?» — «Да вот, — отвечает второй, — на болота сходить решил, для хозяйства чего полезного поискать». — «Странно, — говорит первый, — я–то думал, что ты из этих, фаталистов». — «А я и есть из фаталистов». — «А разве вы не верите в то, что не помрете, пока ваш час не стукнет?» — «Нуда, я верю, что пока не придет мое время, не помру». — «А за–фиг тогда тебе пулемет?» — «Так эта, сосед, — говорит фатумец, — мне ведь может встретиться болотник, чье время пришло». Евграфыч закашлялся. — Ну, щенуля, — выдавил он. — Ты бы… хоть бы кружку дал на стол поставить. Я ж из–за тебя, считай, четверть расплескал. — Я думал, ты слышал… старая ведь байка. — Думал он… — старик, наполовину отвернувшись, звучно прочистил сначала правую, а затем и левую ноздрю. — Во, видал! А я, промежду прочим, это пиво вовсе не нюхать собирался. — Зато нос продезинфицировал. И вообще, Евграфыч, — сказал Шемяка, — сбрил бы ты свои усищи, ей–же–ей. Отрастил клок мочала… — У самого, можно подумать, райские кущи прямо под носом — рот разинешь, яблоки падают, — ворчливо отозвался Евграфыч. — Да еще и с бороденкой. На Максимова небось загляделся… — При чем тут Лешка? — Сергей огляделся, но ни зеркала, ни просто сколь–нибудь отражающей поверхности в подвальчике не наблюдалось. — У Лешки хвостик его болтается, на манер козлиного, а у меня аккуратно все, кругло. И вполне себе. — Ну, это на твой вкус «вполне себе», — насмешливо произнес Евграфыч. — Как на мой, так бороденка, даже в твоем жалком варианте, пригодна лишь для одного — чтобы в ней крошки и всякий прочий мусор застревал. — Млин, Евграфыч, ты у нас прямо эстамп! — Во–первых, не эстамп, щенуля, а эстет. Нахватался вумных словей, так хоть бы узнал, чего ими обозначают. А во–вторых, — весело добавил старик, — ты мою тягу к прекрасному своими немытыми лапами не замай. — Угу. Видели мы твою тягу к прекрасному… лапами… аж пять минут назад как. — Вот если дотянешь до моих годов, щенуля, — Евграфыч прервался, в два глотка допил остатки пива и резко, но при этом почти беззвучно, поставил кружку на стол. — Поймешь, что лицо в женщине далеко не главное. — …а главное лицо у ней под юбкой, — кивнул Айсман. — Во–первых. А во–вторых, старым хрычам не до разборчивости. — Ну, положим, кой–кому молодому тоже иной раз и дерево за бабу сходило, — заметил Евграфыч. — В котором дупло сыскалось подходящего калибра. — Это кому же? — Шурке–Викингу. — А–а–а… ну ты, Евграфыч, нашел кого вспомнить. Шурка, что называется, в прынципе на башку стукнутый был. Он и не такие номера откалывал, по три раза на день. — Бывало и такое. Но, опять же, не все с Шуркой так уж просто, щенуля. Ты с ним в одной рейд–группе сколько ходил? — Полтора раза, — Сергей с сожалением покосился на пустое блюдо. Вроде бы и много было стрекоталок, горка высилась! А под пиво да разговор — хрум–похрум, и за пару минут все подмел, подчистую. — Полтора — это потому как с одного рейда на полдороге возвращаться пришлось. Нарвались на стаю кроличьих волков… из девяти человек непогрызенным один только механик остался. — Ну а я — пять. И потому говорю ответственно: тараканов у Шурки в голове, канешна, хватало, ну да у кого их нет. А вот когда он реально чудил, а когда над остальными втихаря потешался и репутацию чудика поддерживал — судить не возьмусь. Башка–то у него при всех тараканах варила что надо, командир группы с ним на равных советоваться не гнушался. И точно уж, — усмехнулся старик, — Шурка не стал бы с девкой связываться, по виду более чокнутой, чем он сам. Ну как вдруг укусит… — Скорее, ужалит. Языком. Так все–таки, Евграфыч, — вставая из–за стола и выкладывая рядом с блюдом медно звякнувшую россыпь, произнес Айсман, — почему мне не стоило браться за эту работенку? У палки два конца, а дальше? — Дальше с Большого Острова есть два пути, — серьезно проговорил Евграфыч. — Назад… и вперед.