Евгений Соломенко - Час «Ч», или Ультиматум верноподданного динозавра

Улыбка пирата сыграла роль спущенного курка.

– Всё ездите? – ринулась соседка в атаку.

– Ездим, – подивился Роджер. – А чего ж нам не ездить?

– Скоро доездитесь! – посулила трамвайная фурия. И остервенилась, распаляя себя: – Сволочи проклятые, христопродавцы жидовские! Знаем, какие планы вынашиваете! Армию нашу разогнать, ракеты порушить. На-ко, выкуси! – сунула костлявый кукиш Роджеру под самый его – не вполне славянский – нос.

Голос ее постепенно наливался ненавистью:

– Ничего! Недолго вам осталось землю русскую топтать, соки наши сосать!

– Ты бы заткнулась, дура! – рявкнул, выдвигаясь на первый план, Викинг. – Молчи в тряпочку, коли Бог мозгами обделил!

Вид у него был свирепый, и обличительница предпочла, действительно, «помолчать в тряпочку». Но на остановке, прежде чем покинуть вагон, бросила Платонову:

– У, сионисты пархатые! Ездют тут на нашем русском трамвае…

Минут через десять Викинг с Роджером сошли с «русского трамвая» и углубились в парковые аллеи.

– А в вас что: действительно, еврейская кровь течет? – поинтересовался профессор.

– Откуда? – отмахнулся Роджер. – Потомственный русак!

– Так чего ж вы ни словом не возразили той дуре, когда она бичевала ваше еврейство?

– А знаете? – усмехнулся Ледогоров. – В разговоре с этой убогой я и чувствовал себя евреем. Так же, как чувствовал бы себя чеченцем или армянином, если б она катила бочку на кавказцев.

Викинг хмыкнул:

– Понятное дело! Великая искупительная миссия русской интеллигенции!

– У каждого – своя миссия, – невинно заметил Роджер. – Один искупает чужую вину, другой – порождает собственную, провоцирует грязные слухи. О том, что эта баба орала в вагоне, сейчас пол-России талдычит. Про тёмные происки, заговор и всё такое. И чуть не поголовно злоумышленника ищут друг в друге. Одни – в евреях, другие – в «чёрных», третьи – в коммунистах… А в итоге – всеобщая истерия, общество расколото, едва ли не гражданский войной попахивать начинает.

Очень Платонова задело насчет провоцирования слухов. Сыпанул ему Роджер солью на рану. Посопев сердито, Викинг откликнулся:

– До меня, кстати, тоже слушки доходили! Только другие. Что нашёлся нормальный человек – решил остановить насилие, прекратить войну всех со всеми.

– Ага! – подхватил подполковник. – И чтобы покончить с насилием, прибегнул к угрозам. Причём не мелочится: шантажирует целые страны, грозится оставить их беззащитными перед любым агрессором.

– Он не народам угрожает, а правительствам! – прогрохотал Викинг. – Бюрократам!

– Да вот в заложниках оказываются не бюрократы! Старая песня: паны дерутся, а у холопьев чубы трещат. Ну? И чем этот ваш враг войны от Гитлера отличается? Только что теория другая, зато результат – тот же самый выходит!

Это был первый раз, когда они спорили вот так – в открытую, сорвав постылые маски. Платонов горячился, кричал, что Третья мировая практически уже началась, причем – задолго до скандального ультиматума. Но на этом ринге он явно проигрывал бой. Ледогоров бил Викинга. Бил наотмашь. Жестокой логикой, суровой правдой, аргументами, от которых было ни уклониться, ни уйти в глухую защиту.

Вообще же Ледогоров в последние дни ловил себя на том, что всё больше прирастал душой к диковатому профессору. Подключать эмоции к работе, тем паче – проникаться к объекту симпатией – непростительно для профессионала. Но сейчас Роджер плевать хотел на свой профессионализм.

Он и Платонов – два пирата, пускай – из разных морей. Горбоносый, чернявый Роджер, гроза Карибских акваторий – и белокурый викинг, дитя скандинавских шхер. Оба сильные, со схожими взглядами – в то же время они были чертовски разными. И разница тут – не в географии морей, а в глубинном, нутряном понимании: как России вылезать из выгребной ямы.

Но так или иначе, а помимо их желания, как-то сама собой вспыхнула поздняя мужская дружба, сложилось неожиданное и странное родство душ. Родство и дружба двоих, которых судьба столкнула на узком бревне, перекинутом через пропасть.

В спорах с подполковником растеряв остатки душевного равновесия, Платонов бросился искать опору в испытанном прибежище – науке. Троллейбусом добрался до Университетской набережной – и здесь, взбежав по гранитным ступеням, вступил под своды гордого классического здания. Здесь, в штабе Петербургского центра Академии наук, профессора ждала оговорённая встреча с главным в Питере экспертом по теории войн и насилия…

…– Вы что же, уважаемый: полагаете, будто вы – единственный, кто желал бы запретить всяческое насилие? Окститесь! Война как социальное зло изображается ещё в книге «Бытия» из Ветхого завета, в древнекитайском трактате «Дао дэ цзин», в скандинавской «Эдде».

Эксперт был волосат и эрудирован сверх меры:

– Проникнуть в сущность войны как социального феномена, разобрать по колесикам этот адский механизм пытались многие золотые умы задолго до Рождества Христова. Вот, скажем, Сунь-цзы – мыслитель и полководец Поднебесной империи. Или брахман Чанакью из Древней Индии. Ну и после них выстроилась преогромнейшая, изволите ли видеть, очередь. И всё – в высшей степени солидные, уважаемые господа. Аристотель, Сократ, Эразм Роттердамский, Монтень. А ещё – Кант, Дидро, Вольтер. Конечно же, наш Лев Толстой. Разумеется, махатма Ганди. Ну и помимо них – море разливанное всяческих гуманистов.

– Заметьте: сплошь и рядом – лучшие умы цивилизации, – эксперт воздел к потолку косматый палец. – А многие – так просто совесть, изволите ли видеть, человечества!

Тут он обежал ироническими глазками массивную фигуру Платонова:

– И что же? Войны прекратились хотя бы на смехотворно малый период? Да ничего подобного! И вот сегодня вдруг играет музыка и заявляетесь вы – такой красивый и в могучем приливе своего необольшевизма!

– Большевизм-то тут при чем? – пропустив «красивого», подивился профессор.

– А при том, уважаемый! Вы избрали самый примитивный и самый безнадёжный путь – взять и запретить. Главное, между прочим, оружие из большевистского арсенала! Но вам же (смею надеяться!) не приходит в голову – запретить землетрясения, цунами и всякие там торнадо. Хотя тоже – чрезвычайно малосимпатичные штуки, которые тоже калечат и убивают людей.

– Извиняюсь, конечно, но война – это вам не торнадо! – рыпнулся ещё Платонов. И зря рыпнулся, ибо академический волосатик играючи послал его в нокдаун:

– Не торнадо, совершенно справедливо замечено. Но тоже – феномен, исходящий из объективных причин, которые невозможно отменить ни декретом, ни президентским указом, ни резолюцией Совета Безопасности ООН. Даже самый замшелый, изволите ли видеть, кретин не наложит вето на закон всемирного тяготения. А ведь падать и ломать руки-ноги – тоже не всякому приятно. Но ничего же, миримся мы с этим как с чем-то неизбежным!