Евгений Соломенко - Час «Ч», или Ультиматум верноподданного динозавра

В этот момент Роджер поймал себя на том, что стоит голый на четвереньках, покрываясь чешуйчатой броней.

Ди-джей Фат, ведущий и хозяин «лохотрончика», с умилением взирал на шабаш оборотней:

– Чтобы завтра, как штык, – снова на нашу дискотеку! Обещаю новый музончик. Оттянетесь от души, мои верноподданные динозаврики!

Ни в родной Москве, ни где-нибудь в Лаосе или Никарагуа к Весёлому Роджеру не приходили такие сновидения, как на туманных невских берегах. Северная столица одаривала его снами ни с чем не сообразными, потусторонними, сугубо питерскими мистериями и фантасмагориями. Как правило, эти сны бывали щедро приправлены очевидным умопомрачением, они попахивали заговором и мятежом, кровью на истоптанном снегу Сенатской площади и студёными казематами Петропавловки. Казалось, духи здешних болот вселяли в приезжего человека тоску по несбывшемуся, ввергали в соблазн всяческой чертовщиной, а призраки Кондрата Рылеева и четырех его собратьев по виселице склоняли г-на жандармского подполковника писать вольнолюбивые поэмы и восставать против государственных устоев.

Доска объявлений

Третьего дня в автобусе 74-го маршрута была утеряна разделяющаяся ядерная боеголовка, предназначенная для размещения в головной части ракеты SS-27. Нашедшего просьба позвонить по ниже указанному телефону, спросить Фёклу Фроловну. Вознаграждение гарантируется.

(Санкт-Петербург, 20.. год)

За окном упала звезда. Проскользнула по темному небу и канула в никуда – будто и не было ее вовсе. Платонов проводил беглянку взглядом, усмехнулся: «Вот и мы так же! Чиркнешь по небосклону – и нет тебя в помине…».

Он уже минут сорок стоял в темной кухне, прижавшись лбом к оконному стеклу, и говорил – не то с собою, не то с Санькой Мигалкиным. «Знаешь, Санька, – посетовал профессор, – мне ведь этот москвич крючконосый всю жизнь перевернул. Незаметно так: раз – а она уже другая!».

Если честно, то переворачиваться его мир начал ещё до встречи с Роджером. Жил себе человек в очень конкретной, очень ему доступной системе координат, и всё было относительно ясно, и сам себя он устраивал – уверенный, целеустремленный, добрый и далеко не безобидный.

В жизни он помогал всем, направо и налево. Хотя «слюнявая доброта Тимуров» была, по его понятиям, нерациональна и потому – аморальна. Рядом с ним всегда было надёжно, но неуютно – как за броней легендарного танка «Т-34». Казалось, вокруг Платонова царило мощное электрическое поле, в котором пощёлкивало, волосы вставали дыбом и зашкаливали приборы.

Ещё в студенческие годы он заработал прозвище «ударник» – за то, что врезал по морде всеми горячо нелюбимому доценту Барабухину. Этот доцент, желчный зануда торчащими из-под брюк закатно-розовыми кальсонами, трижды заваливал на экзамене Платоновскую одногруппницу Ленку Якимчук, а потом предложил ей сдать экзамен в постели. Ленка была девахой румяной и грудастой, и сморчок Барабухин давно пускал слюни на ее щедрые хохлацкие дородности.

Платонов к Ленке питал чувства исключительно товарищеского свойства. Но однажды застав ее зарёванной и допытавшись, в чем дело, отправился на кафедру, к сластолюбивому кальсоннику:

– Барабухин, вы не доцент, а козлина похотливый!

И с брезгливостью смазал в четверть силы по вечно недовольной физиономии.

Скандал, конечно, был грандиозный. И не видать бы Платонову диплома, как своих ушей, если б заведующий кафедрой не уломал декана:

– Нельзя нам отчислять Платонова. У него же гениальная башка, Лейбниц, да и только!

– Кулаки у него гениальные! – сопротивлялся декан. – Ваш Лейбниц, глядишь, скоро введет показательные порки для неугодных педагогов!

– Да педагог-то из Барабухина – никакой! – махнул рукой завкафедрой. – И, между нами говоря, козлина, действительно, первостатейный. О его амурах со студенточками уже легенды ходят…

В общем, инцидент удалось замять. У Ленки Якимчук другой преподаватель тут же принял экзамен и поставил ей твёрдую четверку. А за Платоновым закрепилась кличка «ударник».

Так, ударником, он и шагал по жизни, небрежно расслабив атлетические плечи. И в победоносной своей небрежности однажды едва не убил человека.

Это «едва» продолжалось долгих два дня – пока Платоновский противник пребывал где-то посерёдке между реанимационным отделением больниц скорой помощи имени Джанелидзе и предбанником в чистилище Господа Бога.

Жора Платонов тогда на первенстве Ленинграда неожиданно легко вышел в финал, но там его ожидал нешуточный бой с очень серьезным парнишкой из «Трудовых резервов». У парнишки левый прямой удар был страшенной силы. Этот левша слыл королём нокаутов, имел повадки уличной шпаны и сонное, маловыразительное лицо. С таким сонным видом он выходил на ринг, флегматично дробил очередную челюсть и, не вполне проснувшись, позволял арбитру вздымать свою руку под торжественно несущееся над залом: «Победил Василий Егошин!».

Жора знал: любой поединок начинается не с первой «плюхи» и даже не с обманного финта, а со взгляда. Глаза в глаза: кто уверенней в себе, наглей, агрессивней. И если ты – натура впечатлительная, то можешь проиграть бой ещё до первого удара – сдав позиции в этой дуэли взглядов. За пять лет, что он топтал ринг, кандидат в мастера спорта Георгий Платонов навидался всяких глаз: жестоких и нервных, спокойных и боязливых. У сегодняшнего Жориного супротивника был взгляд снулой рыбы.

Когда рефери свел их посреди ринга и предложил пожать друг другу перчатки, Егошин, кажется, не заметил Жору: глянул мимо и цыкнул зубом – «Было б на что смотреть! Я этого мозгляка в первом раунде сделаю!».

Платонов тут же возненавидел наглого пэтэушника, его ленивые глаза и тупую морду с отсутствием какой-либо индивидуальности. «Погоди, гопота подзаборная! Зуб, которым на меня цыкнул, ты сейчас на ринг выхаркнешь, вместе с кровью!».

Но шел уже второй раунд, а зубу пэтэушника, кажется, ничто не угрожало, кроме возможного кариеса. Егошин порхал в центре ринга, загонял Жорку в углы и валтузил. Жорка же дважды поздоровался с полом, ныла подбитая скула, а губы у него напоминали разбухших пиявок. Кровь, бросившаяся в Жоркину голову перед схваткой, играла с ним плохую шутку. Он суетился, дергался почем зря – и сажал ошибку за ошибкой.

Вот и второй раунд закончился, и опять – не в его пользу. Запыхавшийся и злой, Жорка плюхнулся в свой угол, выплюнул в руку тошнотворную резиновую капу, прополоскал рот тепловатой водичкой. И тут он понял, что этот пэтэушник, этот безмозглый гопник действительно его СДЕЛАЕТ. И сделает не хваленым левым в челюсть, а железобетонным своим спокойствием – несокрушимым, как бункер финского маршала Маннергейма. И если Жорка – не сопля в боксёрских трусах, а, действительно, мужик, то у него ещё остается шанс: взять себя в руки и одолеть гада холодной расчетливостью.