Алексей Гравицкий - Анабиоз

Я слушал их пустую болтовню и понимал: нужно идти. В памяти вспыхивали и гасли осколки вчерашнего разговора про коллайдер, стену света, необъяснимые вещи, которые творятся за ней.

Да, пьянка на время отодвинула насущные проблемы, но теперь все вернулось, навалилось с новой силой…

Как там Эля? Дома ли? Если дома, что она ест? Где берет воду? Ведь уже прошло три дня! Дома нет ни воды, ни еды. Разве что крупы какие-то, да и то вряд ли: крысы и мыши, наверное, всё пожрали. Вероятно, ей пришлось выбраться на улицу. Куда она могла пойти в первую очередь? В гастроном, конечно же. Он ближе всего. Но там наверняка уже кто-то обосновался.

Я сел на матрасе. Подышал, чувствуя, как меня коловоротит. Сосредоточившись, натянул все еще мокрые ботинки и зашнуровал непослушными пальцами. Встал, схватился за бортик.

Штормило беспощадно.

— Э, отец, ты куда? — забеспокоился Женя.

Я промолчал, стиснув зубы, и постарался сконцентрироваться.

Черт вас всех возьми! За бесконечными пререканиями с Борисом, за чужими жизнями и судьбами, о которые то и дело приходится спотыкаться, за усталостью и стремлением зашториться я совсем перестал ясно видеть цель. Напрочь забыл о том, что Эле может быть гораздо хуже, чем мне.

Женя встал. Хлопнул по плечу.

— Ты б проспался, отец. Сгинешь ведь, в таком-то виде.

— Не хочу! — резко скидывая его руку, выдохнул я.

— Чего не хочешь? Сгинуть или проспаться?

Откуда мне знать? Ничего не хочу! Только бы Эля жива была!

Я развернулся, хотел было надеть рюкзак, но понял, что с ним в таком состоянии идти нереально — упаду, не выдержу. Достал несколько пакетов лапши, распихал по карманам. Подумал и прихватил бутылку минералки.

Оружие?

К черту. Не спасет в этом зверинце ничто.

Мутило просто чудовищно, но мысль, что Эля там одна, а вокруг дикий, обезумевший мир придавала сил и заставляла двигаться. Я подошел к борту вагона, взялся рукой за приваренную лестницу. Главное, не свалиться.

— Тебе в центр, что ль? — спросил Алексей, так и не поднявшись с матраса. — Так ты б лучше по берегу и через мост. Первый завален, но чуть дальше, через второй, есть проход. Потратишь лишние полчаса, зато сухим останешься.

— Пошел ты со своими советами, — обронил я, не узнавая собственного голоса, сквозь хмельную вату в ушах. — Сиди тут… как сидел.

— Да мне-то что, — обиделся мелкий. — Я-то завтра утром уйду.

— Никуда ты не уйдешь, — зло усмехнулся я. — Кому врешь-то?

— Понимаешь ли, в чем дело…

Я не стал дослушивать очередные доводы. Пусть чешет языком. Плевать.

Перекинул ногу и уперся в ступеньку. Крепче взялся за борт. Перенес вес, едва не упал. Выровнялся.

— Спиртом несет, — откладывая гитару, взволновался Пасечник.

— Дык, конечно, несет, едрить меня под хвост, — отозвался Женя. — Было б удивительно, если б не несло.

— Не, это не от нас. — Пасечник встал сначала на карачки, а потом на ноги. Повел кривым носом, снова становясь похожим на вменяемого человека. — Из воды пахнет.

Женя подошел к борту и, упершись ладонями, нагнулся.

— Точно, разит, — распрямляясь, констатировал он. — Цистерна прохудиться не могла?

Я уже начал осторожно спускаться по лестнице, но после этих слов замер.

С Пасечником что-то произошло, и я даже не сразу понял, что именно. Сначала из взгляда ушла пьяная муть. Потом пальцы на руках хрустнули, сжались в кулаки. Лицо побагровело, сравнявшись по тону с рожей Жени.

— Она не прохудилась, — зверея, прошипел он. — Это Серебрянский…

— Что Серебрянский? — не понял Женя. Было видно, что поведение Пасечника его всерьез обеспокоило. — Отец, что Серебрянский-то?

— Вечером спирт сливал и кран не закрыл. — В голос Пасечника добавились истерические нотки. Он, не глядя, взял со столика так и не потушенную лампу и шагнул к борту. Выдавил: — Шысят четыре тонны.

— Пятьдесят, вообще-то… — начал Алексей, но осекся.

— Э, э, отец! — Женя двинулся в сторону вставшего, как монумент, Пасечника. — Ну, не кипятись, сейчас пойдем и закроем крантик. Чего завелся?

— Стоп. В рог дам, — тихо сказал тот, таращась на водную гладь с решимостью одержимого. Женя остановился. — Когда улей разоряют, выжившие пчелы мстят.

— Кому? — закатил глаза Алексей, приподнимаясь с матраса. Видимо, его тоже напрягла ситуация. — Кому ты мстить собрался, шмель?

— Всем, — выдохнул Пасечник.

Я уже догадывался, что сейчас произойдет. Вокруг — насыщенный водно-спиртовой раствор. Если этот упырь бросит туда лампу с горящим фитилем — полыхнет все. За ночь полцистерны, поди, вылилось.

Ждать больше нельзя…

Я разжал пальцы и прыгнул.

Брызги разлетелись во все стороны.

Приземлился неудачно. Устоять на ногах не получилось. Меня повело, и я плюхнулся в воду, хлебнув сразу носом и ртом. От убийственного спиртового привкуса едва не вырвало.

Отхаркиваясь и мотая головой, кое-как сумел подняться. Ботинки почти полностью ушли в вязкое дно.

Пасечник так и стоял памятником с занесенной рукой, в которой подрагивал язычок пламени.

Оглядываясь, я выдрал одну ногу, затем вторую. И почапал к противоположному берегу. Намокшая одежда тянула вниз, каждый шаг давался с трудом, каждый метр приходилось буквально выгрызать у этой равнодушной водной глади. Очень хотелось перейти на бег, но остатки здравого смысла не позволяли этого сделать. Бежать нельзя. Снова упаду и потеряю драгоценные секунды.

Казалось, что прошла вечность, прежде чем, я услышал сзади громкий хлопок.

Этот кретин все-таки бросил спиртовку!

Тело рефлекторно рванулось вперед, подальше от вспыхнувшей воды.

Следующее мгновение растянулось, словно резиновое. Мышцы напрягались и расслаблялись, работали, качали энергию, воздух врывался в легкие и обжигал их, глаза застилала серая пелена.

«Вот сейчас, — билось в голове, — вот, вот сейчас загорюсь…»

Сообразить, что не загорелся, удалось только, когда выбрался на берег и вскарабкался по скользкому склону. Но окончательного понимания, что повезло, еще не было.

Оскальзываясь и падая в грязь, я добежал до полуразрушенной будки обходчиков и только здесь притормозил, чтобы отдышаться. Облокотился на осыпающуюся под ладонью штукатурку. Обернулся.

В светлеющей утренней мгле полыхающее пятно вокруг цистерны и вагона-платформы выглядело инфернально. Синеватые всполохи плясали на воде, прыгая на полузатопленные колеса, рессоры, сцепы. Нижняя часть цистерны тоже горела. Пятно неторопливо расползалось, кое-где от него отделялись призрачные островки пламени.

Троица уже покинула свое пристанище. Мужики размахивали руками на противоположном берегу, о чем-то споря.

«Шысят четыре тонны», — всплыло в памяти.

Гори, нечаянная радость алкоголиков, гори.