Владимир Яценко - Десант в настоящее

— Oтто, Отто, — кто это кричит?

Голос Василия. Кто такой Василий? Что ему нужно?

— Открой дверь, Отто! Дверь!

Какая дверь? Какой Василий? Сейчас всё это кончится!

Сейчас мы со всем этим покончим.

Сейчас последует выпад. Ну, что ж: "удар в удар — сердце в сердце". Он начинает движение, я бросаюсь ему навстречу. Его лезвие легко проникает сквозь куртку, вспарывает кожу, мышцы, стремительно движется к сердцу, я чувствую то же, что и он. Мы одно целое. Мой нож в груди моего двойника, мы хватаемся левыми руками за локти правых рук друг друга. Из того места, где только что билось сердце, стремительно растёт обжигающий ледяной ком. Я вижу, как тускнеет его взгляд. Это мой взгляд. Вижу, как искажается бесстрастное лицо, теперь на нём боль, мука и удивление…

Это моя боль. Это моя мука. Удивление?

Нет. Этому миру уже давно ничем меня не удивить.

Пропади он пропадом!!!

"Это потому, что я — урод, — думал Отто. — Тело человека храм его души. Чем совершеннее душа, тем совершеннее тело. Звучит, конечно, бредово, и закон не симметричен, но статистика — суровая вещь. В большинстве случаев это правило выполняется. Ещё бы ему не выполняться: только сильные духом могут противостоять гипнозу телевизора, приподнять задницу с мягкого дивана и вместо обеда отправиться в спортзал…"

Рядом плачет Маша. Горько, тихо, тоскливо и безнадёжно. Она что-то бормочет, но сквозь слёзы слов не разобрать.

"Что за похоронная команда?!" — досадливо морщится Отто.

Они сидят на полу в коридоре, фиолетовый свет пульсирует с потолка, воздух полон запахов мяты и ментола. Всё это у Отто уже было. Впрочем, нет. Слёз ещё не было.

"Наверняка этот закон применим и к результатам деятельности человека. Возможно, это даже следующий уровень истины. Уродливая душа может породить только уродливые результаты. Взять, к примеру, меня. Все мои победы — калеки, инвалиды. Да и не разберёшь, можно ли это уродство назвать победой?"

Правой рукой Отто ощупывает куртку. На груди — разрез. Он просовывает в него указательный палец и натыкается на жёсткий панцирь нательной рубашки. Нащупать в ней следующее отверстие не удаётся. Это пятно крови. Засохшая кровь пропитала рубашку, высохла и превратила в броню обычную хлопчато-бумажную ткань.

Как раз напротив сердца.

"Конченый неудачник. Тошно и противно. Хорошая куртка была, порвал… и помереть никак не могу…

В былые времена, в старой забытой жизни, такой командир получил бы пулю в затылок в первой же боевой операции. И все бы назвали это милосердием. На войне вообще всё выглядит иначе. И называется по-другому…"

Они сидят в коридоре, точно таком же, каким бежали с Базы: один широкий проход разветвляется на четыре узких. Только там четыре люка были распахнуты настежь, а здесь всё наглухо задраено.

"Там мы бежали, а здесь сидим… и плачем.

Да, мы победили. Лиля меня прикрыла, Маша вытащила, Катерина протаранила крейсер Василия. С очевидным результатом: ни Василия, ни Катерины. Но цена? Угробил две трети личного состава. Считай, сложил голову сам… зачем? Чего я добился?"

Откуда-то изнутри душным пузырём поднялся ком ненависти к себе. Отто стиснул зубы, но стон вырвался наружу.

"Ведь дал же Господь вторую попытку! Никому не давал. А вот для Отто Пельтца расщедрился. Какие женщины!"

Он никак не мог отделаться от ощущения, что кто-то дёргает за ниточки, а он послушной веточкой в водовороте событий следует чужой, злобной воле, не в силах ей противиться.

"А была ли альтернатива? Была! Это у Василия не было выбора. Потому-то он и обещал жизнь оставить. И слово бы сдержал. Вот и надо было этим воспользоваться. А там бы что-нибудь придумали…

Как это похоже на дорожное безумие. Машина забита женщинами и детьми, но водителю кажется, что кто-то на дороге ведёт себя не так, как должно: то ли обогнали его не очень аккуратно, то ли дорогу не уступили вовремя. И вот уже всё забыто: и плачущие дети, и потные от возмущения женщины; он давит на газ, он несётся вперёд, у него в крови пол-литра адреналина, он накажет… кого? Хорошо если только себя, а бывает, что своих заложников, которые, не в силах вмешаться, с ужасом несутся навстречу гибели, ещё надеясь, что всё обойдётся…

У тебя не обходится, Отто. Все, кто, так или иначе, имели несчастье оказаться подле от тебя, гибнут. Весь твой путь усеян трупами, а тебе всё мало…"

Он почувствовал на плечах нежные руки.

"А ведь ей гораздо тяжелее, чем мне, — подумал Отто. — Я — статья у Господа особая. Неравнодушен он ко мне. Весь мой мир — вещмешок из штанин покойника. Я, как ноль из математики. Не значу — ничего! Ни друзей, ни привязанностей… но как помножу, наплачутся и единица с двойкой и миллионы с миллиардами…

Она — другое дело. Её мир разрушен. Подруги погибли. Мужчины приходили, чтобы утром уйти. Их можно было обсудить и осудить. И похвастаться ими тоже можно было. Перед подругами. Они у неё были такие красивые… и умные. А лидером этой компании, наверняка, была Лиля. Это она однажды предложила: девочки, давайте оторвём себе супермужика. Чтоб от нас был без ума и помог выбраться из этого сумасшедшего дома. Кандидатура есть: солдатики сидят, видите? Они все копии этого супермена, я о нём в Интернете вычитала. Кроме того, интересно, какая связь между ним и господом? Да и Катька принца ждёт…

Дождалась Катерина своего "принца". Даже не взглянул на неё. Понятно ведь, ожидала-ждала пока не поняла: с этим парнем каши не сваришь. Вот и заладила: "командир, командир". Так до самой смерти и называла командиром… своего "принца".

— Пойдём, что ли?

Отто открывает глаза. Маша. Стоит на ногах, поправляет оранжевый комбинезон.

— Куда?

— Для начала на камбуз, — отвечает она, — и вообще посмотрим, что тут, и как.

Она поворачивается и уходит.

Отто легко поднимается и быстро её догоняет:

— Удивительно, — он говорит, только чтобы заполнить звуком тишину. Чтобы звучало. Чтобы пробить лёд, которого он боялся больше всего на свете. — Мы — на Луне, но я не чувствую уменьшения силы тяжести.

— Пришельцы знали толк в тяготении… — отвечает Маша.

— Почему так думаешь?

— Ну как же! В полёте ты же не почувствовал разворота и изменения вектора ускорения.

— Конечно, не почувствовал. Раз мы ускорялись, то невесомости и не должно было быть.

— Причём тут невесомость? Я говорю о направлениях ускорения и силы тяжести. Сначала мы разгонялись, потом, на середине пути, развернулись и начали торможение, — она говорила в пространство перед собой, не ускоряя и не замедляя шага. Отто шёл рядом, заглядываясь на её точёный профиль. — Но ты этого не почувствовал. Так было всегда, как бы Катька ни кувыркалась в полёте, пол всегда был полом — внизу. Потолок — вверху. Легко запомнить.