Владимир Яценко - Десант в настоящее

Её я опустил в воду последней…

В зарослях опять зашуршало. Я чувствовал, что кто бы там ни был, он подобрался совсем близко. Метра три, может, четыре. Он был в кустарнике сразу за костром. Я даже не пошевелился. Зверь через костёр не прыгнет, а человеку, чтобы убить, так близко подбираться не надо. Вероятнее всего это был участник погибшей экспедиции. Или оба. Вот только что я с ними делать буду? Воображение рисовало потерянных от пережитого ужаса штатских, которые чудом уцелели и теперь не могут решиться выйти на свет костра.

— Ладно вам прятаться, — спокойно, будто себе сказал я. — Выходите к костру, я и на вашу долю сварил.

Тихо.

Я приложился к бульону. Он по-прежнему был обжигающе горячим. А может действительно просто зверьё…

Как же это выглядело? Двенадцать человек, взрослых, крепких и в своём уме, рассаживаются кругом, подпирая плечами друг друга, и умирают непонятно от чего. Оставив в этом мире все свои радости, печали и… волосы.

Конечно, будь под рукой криминалистическая лаборатория, люди в белых халатах смогли бы сказать больше.

А так приходится принять один из двух невозможных вариантов. Либо они все одновременно потеряли рассудок, уселись так, как нормальные люди никогда не усаживаются, а потом их что-то убило. Причём всех и мгновенно. Либо их сперва поубивали, а потом вот так, по-идиотски, усадили. Зачем? А специально, чтоб на меня произвести впечатление.

И, надо признать, у кого-то это здорово получилось!

Я застонал от бессилия и злости.

А ещё можно было списать всё на жёлтые шары.

Предположим, их тут много, целая команда. А это ощетинившееся травой болото — их территория. Всех чужаков убивают. Раз убили, два убили. Поползли слухи. Вот и отправили сюда экспедицию. И Катерину с ней. Вот и не стало экспедиции. И моей Катерины. А депиляцию сделали по религиозным мотивам, как американские индейцы скальпировали трупы своих врагов…

И до того мне плохо стало… захотелось встать на четвереньки, заломить голову кверху, к этому глухому к человеческой жизни небу, и завыть. Может, от того женщины и воют в своём горе, чтобы тем, кто сверху, так же тошно стало? Хотя бы от их визга. Мы мечтали быть вместе. Мы чувствовали, что если в этом мире есть понимание и утешение, то оно в нас, в наших объятиях… мы всегда спали тесно прижавшись друг к другу. Это было несправедливо. Слишком много пришлось пережить нам обоим, чтобы всё вот так, безрадостно и горько закончилось.

Я достал из кармана пенал аптечки, открыл его и коснулся пальцем чёрной капсулы, в которой было спрятано лекарство от жизни. Белый череп ухмылялся и скалился в неверных отблесках костра. Я закрыл пенал и отложил его.

Будем считать, что с истерикой покончено. Для начала следует всё-таки выяснить, чем они тут занимались. Я пошарил в темноте, подтянул пованивающий мертвечиной импровизированный вещмешок и достал телефоны. Это точно такие же аппараты, что и у меня. Ещё бы, Шеф больше всего на свете любил единообразие и скидки при оптовых закупках. Поменять батареи и прозвонить по последним номерам, которые остались в памяти телефонов, — что может быть проще?! Если удачно построить беседу, то знание "результатов" экспедиции можно будет выгодно обменять на информацию о задаче, с которой экспедиция была сюда отправлена…

В кустах кто-то засопел, завозился.

— Давай сюда, поближе. Суп остывает, — поддержал я его.

— Ты немец? — донеслось в ответ.

Неожиданный вопрос.

— Сам ты "немец"! — от растерянности брякнул я.

Из зарослей показался человек. Большой, измученный. Глаза блестят, руки непрерывно двигаются.

— Bist du Lebendig? — спросил он.

— Lebhaft.

— Und ich?

— Ты живой? — Живой. — А я? (нем).

— А ты подойди ближе, вот и посмотрим.

По-видимому, этот вопрос его сильно интересовал, потому что он споро выбрался из зарослей и в три шага, слегка подволакивая левую ногу, подошёл ко мне.

Я вздрогнул: он был лыс. Ни бровей, ни ресниц.

— От тебя воняет, — нахально заявил незнакомец, останавливаясь.

— Всех нас сделали из дерьма, — я решил не обостряться.

— Ты похож на меня, — сбавив тон, даже с каким-то удивлением заметил он.

— Вот как? — я пригладил волосы и поскрёб пальцами щетину на скулах.

— Но ты — не я.

С этим было сложно спорить.

— Возьми, — я протянул ему бульон. — Поешь.

Он посмотрел на мою посудину, и на мгновение его взгляд прояснился:

— Славный чумпель!

— Похлёбка не хуже.

Он осторожно взял в руки "чумпель". Пробуя, сделал первый глоток, потом второй. А после, войдя во вкус, выпил всё досуха, и ничего мне не оставил. Это, конечно, было не совсем по-товарищески, но… "сумасшедший, что возьмёшь"?

Он опустился у костра, отложил в сторону мою посудину и протянул руки к огню. Лицо гладкое, ухоженное. На сам огонь старается не смотреть, болезненно щурится.

"Не очень-то он похож на потерявшего рассудок человека, которому пришлось несколько суток скитаться по болоту, — подумал я. — Скорее, мирный путник, вышедший на огонёк костра. Вот только одежонка на нём приметная, точь-в-точь как у меня. И у тех ныряльщиков, которым я сегодня помог под воду спуститься… навсегда".

Я не торопил его. Пусть себе греется. "Институты питания" не зря свой хлеб едят. В этих питательных таблетках много чего полезного. На том запасе, что сейчас есть, пожалуй, можно даже попытаться унести отсюда ноги. Это осуществимо. Но если замахиваться на нечто большее, чем просто сдаться властям, то прошагать придётся не сотню километров, а порядка трёх тысяч. Без карты, оружия, денег и документов… Главное — без документов. В этой проклятой стране без документов шагу ступить нельзя. Такое чувство, будто они в этот мир приходят с готовым удостоверением личности. Прямо из утробы матери. Кстати, чтобы сдаться, и шагать никуда не надо.

Один звонок по телефону. Хотя, кто его знает? Что-то в последнее время у них то бензина нет, то лётчик запил, а ещё чаще ни бензина, ни лётчика, ни вертолёта одновременно.

— Он такой же, как и я! — очнулся незнакомец.

— Да, — глубокомысленно вздохнул я. — Все мы люди…

— Но он — не я!

— Точно! — я всё ещё пытался втянуть "гостя" в беседу. — Человек человеку — рознь.

— У него всё моё! — торопясь высказаться, давясь, глотая окончания слов, заныл, заскулил бедняга: — Куртка, штаны…

— Чумпель, — сказал я.

Человек вздрогнул. Пошарил рядом с собой и достал мою "кастрюлю".

— Нет, — авторитетно заявил он. — Это не чумпель. Остяки его делают из трёх полос бересты. А это берёза. И концы неправильно загнуты…

— Неплохо, — одобрил я его речь. — А кто такие "остяки"?

— Местные, — он неопределённо махнул рукой куда-то в сторону. — Далеко отсюда.

Это замечание не отличалось логикой.