Максим Далин - Знакомство (СИ)

В конце концов, решаю, что следует соблюдать букву устава Этнографического Общества: не участвуй в жизни аборигенов, устраняйся и наблюдай, пока это возможно. Всё, что я делаю — это убеждаюсь, что жизни Лью непосредственная опасность, вроде бы, не грозит. После — отправляюсь спать с тяжёлым сердцем.

Задремать не успеваю: Ра выскакивает в коридор, ведущий в людскую. В людской у меня угол, который я делю с горбуном и двумя молодыми конюхами; слуги спят, я выхожу узнать, что случилось.

И узнаю. Ма-И, Третий Брат, вот-вот кончится от осложнения зимней лихорадки.

Дьявольщина.

Зимняя лихорадка — инфекционное заболевание. Возбудитель — вирус, несколько родственный вирусу земного гриппа. Болезнь протекает довольно легко — если не даст осложнение на дыхательные пути. В последнем случае смерть — совершенно обыкновенное дело: в поражённых лёгких начинается тяжёлый воспалительный процесс, горлом идет кровь с гноем, дышать всё труднее — и приветик.

Ра идет со мной на кухню, приносит сироп, приносит лепестки для заварки — роняет крышечку от сосуда с сиропом, руки у него трясутся, а на глазах слёзы. Надо думать…

Мне хочется отослать его. Он тоже элементарно может заразиться.

— Господин Ра, — говорю я, — тебе надо поспать. Ты ничем не поможешь.

— Я пойду к Третьему, — говорит Ра. — Он один.

И исчезает быстрее, чем я успеваю возразить.

Я завариваю "простудный" чай, приторно пахнущий — то ли на анис похоже, то ли на корень солодки. Капли датского короля… Думаю.

Вольно мне было корчить Эскулапа в деревне А-Нор! Я достаточно знаю физиологию аборигенов, чтобы вправлять вывихи, останавливать кровь и заговаривать зубы. Но тут вышел другой случай.

Смертельная болезнь. Местные не знают способов лечения; тот, кто подцепил эту дрянь, предоставлен сам себе. Медицина в Кши-На среднепродвинутая, для такого уровня развития цивилизации — весьма неплохая, но, приблизительно понимая, что такое бактерия, и отменно обращаясь с ранами, здесь ещё понятия не имеют, что такое вирус.

Хуже того: я тоже не знаю, что делать.

Наши биологи не занимаются местной патанатомией. Аборигены сильно отличаются от нас, настолько сильно, что, в сущности, здешнюю медицину землянам пришлось бы создавать с нуля — если бы это только пришло кому-нибудь в голову. Врачебная практика этнографам запрещена: в мире до сих пор действует естественный отбор, нарушать порядок вещей таким образом — почему-то грешнее, чем ввязываться в сложные отношения между разбойником, к примеру, и его жертвой.

Да и то, ведь вступиться за ограбленного — естественный поступок, о котором все, кроме благодарного уцелевшего, забудут через неделю, а вот исцелить смертельно больного — это чудо. Немедленно прослышат, будут болтать; целитель — не костоправ, целитель — полубог, и вот ты благополучно херишь миссию, возясь с больными туземцами. К тому же, я вовсе не медик. Я знаю, как пользоваться аптечкой, мне предоставили информацию о симптомах самых распространенных местных болячек (странно бы смотрелся на Земле соглядатай, не знающий, что такое насморк!) — но и не более того.

Допустим, я понял: у парня осложнение зимней лихорадки. От этого умирают — аборигены, естественно. Земляне защищены биоблокадой, но и так, скорее всего, не передалась бы местная зараза — другая у нас биохимия. Что я должен делать? Погоревать вместе с родными мальчишки и записать похоронный обряд — приличных похорон в банке данных ещё нет.

Тем более, этого Ма-И я почти не знаю. Он — замкнутый и неразговорчивый, шумных сборищ не любит, внимания к себе особенно не привлекает. То читает, то рисует. Со старшими братьями только отрабатывает фехтовальную технику. Фехтовальщик — не фонтан, совсем. На старших, да и на младшего, не похож особенно: они — сплошной драйв и натиск, а он — тихоня и, кажется, мямля…

Всё равно не жилец, думаю я и несу ему горячий отвар с сиропом, а заодно прихватываю и свою торбу — на всякий случай. Но не собираюсь ничего применять. Во-первых, нельзя. Во-вторых, если парень и выкарабкается сейчас — убьют потом, на поединке. Тихоньких тут не слишком любят, ими почти брезгают.

Пока я готовил отвар, Ра зажёг фонарик в своей комнате. Настоящих дверей тут нет, дверные проемы задвигаются выдвижной панелькой, как в купе; местные жители ценят уединение, не теснятся, как часто бывает в такую эпоху. Панелька отодвинута — Ра ждет, когда я приду.

Ма-И дремлет на тахте Ра. Он очень бледен, губы синие; светлые волосы прилипли к лицу. Свернулся клубочком, дышит с таким хрипом, что от двери слышно. Грудь ходит ходуном, как у задыхающегося. Всё вместе выглядит очень впечатляюще, даже для неспециалиста.

Ра сидит рядом на коленях, гладит Ма-И по щеке, по плечам, кусает губы. Поворачивается ко мне:

— Будить ли Мать? Будить ли Отца? Госпожа Лью говорила — ты понимаешь в болезнях…

Ну да. Это ты спрашиваешь, доживет ли твой братишка до утра. Хороший вопрос. А я знаю?

— Господин, — говорю я, — так сразу не ответишь. Мне надо помолиться… горским богам. Тебе лучше уйти, а то боги меня не услышат. Не вздумай звать Господина Н-До — он спит с Госпожой Лью, если она заразится зимней лихорадкой, это может убить и её вместе с ребенком.

Ра обхватывает себя за плечи. Мнется.

— Иди, иди! — говорю я грубо. — Вытолкать тебя, что ли?

Дикарское хамство, как всегда, срабатывает лучше, чем изысканная светскость. Ра кивает, выходит. Я присаживаюсь на край тахты, спиной к двери.

Что ж мне с тобой делать, Ма-И, думаю я. По уму, тебе нужны антибиотики, кислород, капельница с чем-нибудь, поддерживающим сердце, и наблюдение специалиста. И этого всего ты, конечно, ни при какой погоде не получишь. За сеанс экстренной связи с базой мне комконовцы голову оторвут, да тебе этот сеанс ничего и не даст: у биологов будет одно на языке — не смогу ли я доставить им твой труп для вскрытия?

Они вас не любят, биологи. Ваших животных, ваши растения — другое дело. Но вас самих считают ошибкой природы — в этом они заодно с КомКоном. Агрессивными мутантами считают, недочеловеками, примитивной культурой. Материалом для препаратов.

Не будем звать биологов.

Ма-И дёргается и кашляет. Кашляет, кашляет и кашляет, до рвотных позывов. Но крови на губах, вроде бы, пока не видно. Я разламываю очередную капсулу нейростимулятора — что ещё я могу сделать? — и держу голову Ма-И, так, чтобы он хоть сколько-нибудь вдохнул.

Он судорожно втягивает воздух, всхлипывает. Он горячий, дыхание как из печки — и горячими пальцами вцепляется в мою руку. Смотрит, мутно:

— Ник, это ты? У меня вот тут что-то… развяжи вот… — и свободной рукой пытается ослабить воображаемую удавку на горле.

И я пропадаю. Фундаментально нарушаю устав. В конце концов, ему всего лет семнадцать, а бросать на произвол судьбы ребенка, даже инопланетного ребенка, нелюдя и эволюционное извращение — мне нестерпимо.